по плечам и застыла с гребнем в руке. Долго смотрела в одну точку, а потом сообщила.
— Не знаю, верить или нет. По дороге сюда Аполло встретила. За камнем сидел, казалось, будто за мной следит. Молодой, красивый. Кликнула, но он убежал.
Деревце затряслось в беззвучном смехе.
— Весело? — усмехнулась она, — Он! Точно! Не могла ошибиться. Колени полные и гладкие, как у женщины. Тело налитое, словно спелая дыня:
Деревце повалилось на бок со смеху. Пригнувшись, как бы невзначай заглянуло Лиданьке под юбку. Та шутливо оттолкнула его.
— Пень старый, а туда же.
Самшитик, увернувшись от шлепка, опять полез под юбку. Лиданька, наблюдая, как тревожится ткань, наподобие легкой ширмы, скрывшей таинство, прикинула: «Не убудет от меня! Где еще такое увидит?» Раскрылась навстречу с особым удовольствием. Деревце, сплетя ветви кольцом, тут же проскочило внутрь. Лиданька и охнуть не успела. Сотрясаемая могучей силой, лишилась дара речи. А через час, когда заговорила вновь, только и смогла вымолвить: «Уф!» Лежа в траве, осатанев от блаженства, поглаживала блеклые цветочки на сухоньких веточках. Соображала и немного сердилась: «Друг называется!», но в целом осталась довольна.
— Ладно, чего уж там, давай мириться! Скажи, если в другой раз захочешь, — она потрепала деревце по макушке, — не насильничай, не люблю этого.
Деревце лихо и радостно зашумело.
— Хоть и глубоко живешь, но понять людей не можешь, — Лиданьке не понравилась его беззаботность. В ней она усмотрела неблагодарность и, своего рода, заносчивость от легкой победы.
С этих пор, однако, не проходило и дня, чтобы не открывала для себя что-то новенькое. К примеру, заметила, что ночью деревья, влажные от росы, не такие величественные, как днем. Скинув маски, входят хозяевами в общую спальную и предаются неслыханным излишествам. Появление Лиданьки оживило их сексуальную жизнь, принятая на «ура», стала вроде верховной жрицы. Себя называла не иначе, как «Похитительница грез». Чтобы не бегать в кромешной тьме, ругаясь с камнями, которые холодными ежами расползались по тропинкам, соорудила гамак и поселилась в спальной. Днем, укрытая осоловевшей от ночных бдений листвой, крепко спала. Своего прежнего друга, самшитовое деревце, обходила стороной и, поглядывая издали, как возмущено оно ее отсутствием, злорадно усмехалась.
— Так тебе и надо!
— Непременно посвятить в наше братство. Не сомневаюсь, в душе ты уверена, что мы промышляем позорным ремеслом, — будто невзначай обмолвился старинный ротанг и назначил ночь.
Лиданька напоминала похотливую валькирию. Ее потащили на задворки и тщательно вымыли в сколоченной специально для этого лохани из молодого клена. Затем натерли неизвестной травой с кислым и неприятным запахом и листьями коки. Особенно старались между ног, так что передвигаться самостоятельно после этого она не могла. На собрание ее доставила старая, скрипучая карета, и, не смотря на то, что была глубокая ночь, Лиданька не расставалась с легким пальмовым опахалом, прячась в его тени: «Неудачное освещение, — злилась на луну, — всему придает иссиня-стальной блеск». Деревья закружили хоровод под аккомпанемент тягостной и горестной песни, которая возникла ниоткуда и исчезала в никуда. Натертый клитор походил на член. Размеры его ужасали. Лиданька упала на колени и покатилась по траве, по-царски складывая руки и вопя, что было силы: «Возьмите мое тело, возьмите всю меня без остатка!» Песня внезапно умолкла, и степенные деревья в восхищении от разнузданности человека яростно кинулись на него. Лиданька верещала, как резанная, пихая в себя, что попадалось под руку. Все шло в ход: корни и разлапистые ветви, шишки, пестики и упавшие листья, огромные грибные опухоли и даже стредних размеров стволики. Как нельзя кстати пришелся и выросший клитор. Он легко и непринужденно подавался в любую точку в отчаянии захапать и завладеть всем. Жадность Лиданьки не знала границ — первым пал родедендрон: оплакивая потухшие бутоны, отполз подальше, а следом, утратив силу, сдались и все остальные. Луна засмеялась и поменяла окраску. Начался тропический ливень, неслыханный для здешних мест.
— Говорила вам, что я — Похитительница грез! Не верили? Теперь смотрите сами! — в прыжке выпрямилась Лиданька.
У ног появилось красивое блюдо, на котором расположились чудесные вещицы — кольца и браслеты, цепи и колье, крошечные шкатулки и амулеты: На том месте, где стоял самшитовый друг, чернела свежевырытая яма. Через секунду ее поглотила вода.
— Батюшки мои, кого хороним, — хохотала Лиданька, — к чему эти мелкие жертвы? Приму единственную жертву — вашу общую волю к жизни! На меньшее не соглашусь!
Она подлетела к тису, в стволе которого было выдолблено огромное дупло, ловко вскарабкалась и устроилась на ночлег.
— Волю к жизни, запомнили? К утру что б все было готово!
— Ты гружена семенем многих из нас, — дрогнул корой тис, и муравьи прыснули из щели — кто примется в тебе?
Лиданька с силой треснула по стенке.
— Молчи лучше, без тебя разберусь! Спать хочу!
Ливень продолжался три дня. Изредка открывая глаза, Лиданька видела безрадостную картину. Деревья, вобрав в себя гекатонны воды, не двигались с места, будто пораженные неизвестной болезнью.
На четвертые сутки выглянуло солнце. День обещался быть жарким. Оправившись ото сна, Лиданька пошла гулять по развороченным просторам. Около камня вновь увидела Аполло. На этот раз он стоял во весь рост, преградив путь. Лиданька хмыкнула.
— Чего надо?
— Подрочишь мне?
Она опешила. Но тут же трезво рассудила: «Почему нет? Кто не мечтает о здоровом, резвом хуе?» Аполло ей нравился, и то что он стоял перед ней, не стесняясь своей наготы, восприняла, как приглашение к игре.
— У Богов свои причуды, догоняй! — крикнула и бросилась в рощу. Краем глаза увидела, что он помчался за ней вприпрыжку, хуй весело подпрыгивает. Лиданька бежала быстрее рыси, не разбирая дороги, путаясь мыслями, где остановиться, где меньше глаз и шорохов. Везде глаза и шорохи.
— Отчего, — думала она, — всегда намеренно нерасторопная в таких делах, мчусь от своего счастья сейчас? Надо остановиться! Это уже не похоже на игру, он рассердится.
Задохнувшись, обхватила лавр и без сил повисла на ветках. Аполло упал рядом.
— Аполло, — заговорила Лиданька, отдышавшись, — хочу в траве с тобой лежать и наблюдать звезды, наблюдать иные планеты, что проносятся в суетливом движении над нашими головами.
Замерла, обалдев от собственных речей.
— Подрочишь мне? — во второй раз не выдержал Аполло.
Будто холодным душем обдало. Лиданька протрезвела в миг и неожиданно для себя снова подумала, что подрочить молодой и горячий хуй никогда не поздно, а сейчас надо бежать. Бросившись наутек, поняла, что совершает непоправимую ошибку. Но злой рок гнал все дальше и дальше. Аполло скакал следом с хуем наперевес.
Опять лежали рядом, и Лиданька молила небо снизойти на нее, но стоило потянуться к хую, чтобы заученным движением исполнить божественную просьбу, как тут же неведомая сила поднимала на ноги, направляла прочь. Уже солнце спускалось в морскую раковину, и вечерние тени восходили на трон, а Лиданька и Аполло носились наперекор судьбе. Лиданька плакала навзрыд, кусала в кровь непослушные руки, однажды попыталась дотянуться даже ногой до чресел Аполло, но и тогда была обращена в бегство.
«Что тебе стоит, — с ненавистью смотрела вверх, — сделать меня любовницей того, о ком и мечтать не смела!»: И опять бежала, и вновь изнеможденно падала, вскакивала и в лихорадке прокладывала путь, чтобы снова упасть, зыравшись в траву в дикой истерии.
Аполло вконец разозлился.
— Стоять тебе на одном месте! На то моя божественная воля! Быть тебе не любовницей моей, но
