Это был Володя Соколов. В лагере его звали просто «курносый». В плен Володя попал в начале Отечественной войны, прошел через многие тюрьмы и лагеря, был удивительно находчив и изворотлив. Владея немецким языком, он даже вошел в доверие к немцам и был назначен помощником «капо» (бригадира), что давало ему возможность облегчать участь товарищей.
До случая с песком я серьезно остерегался с ним разговаривать, брезгливо сторонился, думая, что он фашистский прислужник, но глубоко ошибся. На самом деле «курносый» был пламенным советским патриотом, питавшим жгучую ненависть к фашистам. Один эсэсовец до смерти замучил военнопленного. Узнав об этом, «курносый» изменился в лице и, скрипнув зубами, сказал:
— Этому извергу дорого обойдется кровь наших людей! Я ему, гаду, устрою…
Видел я, как «курносый» отдал свою порцию супа обессилевшему поляку. Всё это заставило изменить о нем свое мнение. Мы поговорили с ним по душам и поняли друг друга. Он под строгим секретом рассказал мне, что группа товарищей готовит побег. Совершить его они думают в момент налета советской авиации, когда охранникам будет не до нас. По его словам, возглавлял эту подготовку какой-то Иван Корж. Меня это очень заинтересовало. Выходило, что имеется готовая сколоченная группа для побега, остается только действовать.
Но кто такой Корж? Надежный ли это человек? Обо всём этом я решил разузнать самым тщательным образом. После некоторого раздумья я сказал Володе Соколову, что есть возможность совершить побег на самолете.
— А летчик есть? — сразу просиял он.
— Есть среди нас летчик, — ответил я, — только об этом никому ни слова, а то, если узнают гитлеровцы, ему и всем нам несдобровать…
— Будь спокоен! — решительно заявил он. Вскоре нас послали в рощу заготавливать дрова. Ко мне подошли пятеро заключенных. Один из них, очень худой, невысокого роста, с живыми горящими глазами, отозвал меня в сторонку и просто спросил:
— Укажи мне, кто здесь летчик? Я — Иван Корж. Хочу с ним поговорить.
Я решил сначала присмотреться к нему, убедиться, что не подведет, а потом уж обсуждать с ним план побега. Но весь вид Ивана Коржа был таким располагающим, этот человек вызывал такое доверие к себе, что уж при следующей встрече я признался:
— Летчик — я.
— Так бы и говорил, — улыбнулся Корж. — Это здорово! Свой летчик! Дело!..
Корж, как выяснилось, была вымышленная фамилия советского пограничника Ивана Кривоногова. Военную службу он начал в Шепетовке, где прошли годы боевой молодости писателя-коммуниста Николая Островского. В этом городе молодой патриот прочитал книгу «Как закалялась сталь», а из рассказов местных жителей узнал о боевых подвигах ее автора. Образ Павки Корчагина стал вдохновляющим примером для воина-пограничника.
Кривоногов был одним из тех, кто принял на себя внезапный, вероломный удар фашистских полчищ. Командиру взвода Кривоногову было тогда 24 года. Вместе со своими подчиненными он занимал дот на берегу пограничной реки Сан в районе Перемышля. О мужестве, с каким Кривоногов и его бойцы отражали атаки врага, говорит тот факт, что гарнизон дота продержался под ураганным артиллерийским огнем и бесчисленными атаками фашистов до третьего июля, когда фронт уже был далеко позади него.
Пограничники во главе с Кривоноговым беспощадно уничтожали оккупантов, посягнувших на нашу землю. Но дот был разбит, завалены обломками казематы входы сообщения. Из пятнадцати бойцов гарнизона в живых осталось четверо, но они упорно продолжали сопротивляться. И только тяжелораненые попали в руки врага.
Заточенный в лагерь, Кривоногов и там не смирился с ненавистным врагом и продолжал бороться против него всеми доступными средствами. За убийство провокатора гестапо в лагере военнопленных фашисты приговорили Кривоногова к смертной казни. К счастью, он был спасен французскими коммунистами-подпольщиками, находившимися в концлагере. И тогда же объявил друзьям, что он не Корж, а Иван Кривоногов. В этом лагере он подружился с Володей Соколовым. Долгое время два неразлучных друга работали на откопке неразорвавшихся бомб после воздушных налетов советской и союзной авиации, всегда находясь с глазу на глаз со смертью.
Мой план побега на самолете друзьям понравился, но не сразу они приняли его. Я видел и чувствовал, что мой вид не внушал им доверия. То один, то другой спрашивал у меня:
— А ты действительно летчик?.. Настоящий?.. Смотри, если врешь, лучше сразу признайся, а то хуже будет.
С каждым днем я просвещал их в авиационных делах, распределял обязанности при захвате самолета и перед взлетом. На Володю возложил ответственность за хвостовое оперение и проинструктировал его, что он должен делать. Кроме того, стал готовить его к исполнению обязанностей штурмана. Иван Кривоногов должен был быстро расчехлить моторы, убрать колодки из-под колес шасси и т. д. Наконец они отказались от своего плана — бежать вплавь через пролив, хотя он был уже тщательно разработан.
— Конечно, на самолете вернее! — согласились они. — Только давай присматриваться, на каком лучше лететь, ведь их тут вон сколько, и все разные!
Начали готовиться. Друзья видели, что я сильно истощен и что надо побыстрее восстанавливать мои силы. Подкармливая меня, они шутили:
— Разве ему с такой «мощностью» справиться с самолетом?
Я начал внимательно присматриваться к немецким машинам, используя малейшую возможность для ознакомления с ними. Особенно тянуло меня в кабину самолета. Хотелось забраться в нее и сидеть до тех пор, пока не запомню хотя бы в общих чертах ее арматуру. А кто мне позволит такую роскошь? Ведь мы и шагу не ступали без конвоира! Пришлось пускаться на всякие хитрости. Стал изучать детали разбитых самолетов, хотя без риска быть застреленным их невозможно было взять. Часто нам поручали убирать обломки самолетов. Во время этой работы я выдирал с приборной доски разные таблички, прятал их в карманы, в котелок, а вернувшись в барак, старался разобраться, что к чему, изучал назначение приборов. Володя Соколов был у меня за переводчика — все надписи переводил с немецкого на русский язык. Так по крупицам накапливались знания об устройстве приборной доски немецких самолетов, преимущественно бомбардировщиков, которых здесь было больше всего.
На какой бы работе я ни находился, мой взгляд всегда был устремлен на самолеты. Меня всё интересовало: оборона аэродрома, время смены и количество постов, слабые и усиленные места охраны, количество экипажа в том или другом самолете, время заправки машин топливом и смазкой, прогрев моторов, буквально каждая мелочь, от которой зависит успех полета.
Изучив распорядок дня немцев на аэродроме, мы решили, что самое лучшее время для захвата самолета — обеденный перерыв. Именно в это время у фашистов ослабевает бдительность, и они оставляют свои рабочие места. Мы заметили, что, если немец забил наполовину гвоздь, а в это время ударил звонок на обед, он бросает работу и уходит. Пообедает, а потом добьет этот гвоздь до конца. Такая пунктуальность давала нам лишний шанс на успех.
В один из январских дней нас заставили разгребать снег у самолетов, маскировать их. Мне прямо- таки повезло: я очищал крыло самолёта от снега и вблизи наблюдал, как экипаж привычными движениями расчехлял моторы, подключал аккумуляторную тележку к бортовой сети, как открывались дверцы кабины. А когда заревели моторы, мне захотелось посмотреть хоть одним глазом на действия летчика, который запускал для подогрева моторы. Приподнявшись на крыло, я увидел, как он обращается с арматурой кабины, что делает во время запуска самолета. А летчик, видимо, желая похвастаться своим мастерством, то включал, то выключал моторы, один раз даже ногой выключил и включил. Его взгляд, направленный на меня, как бы говорил: смотри, русский болван, как мы запросто всё делаем? Для меня всё было ясно. Мысленно я уже представлял себя на месте фрица в кабине, как вдруг конвоир огрел меня палкой по спине. Я кубарем скатился вниз, хотя удара как будто и не почувствовал — так счастлив я был от того, что теперь знал, как запустить моторы. Если бы он и десять раз меня ударил, всё равно я не пожалел бы о случившемся.
1 февраля 1945 года произошло событие, которое чуть не стало для нас роковым. Один заключенный в бараке развязно заявил:
— Мне всё равно, кому служить, были бы денежки, вино да всё прочее…
