— Что ты с ними сделал? — простонала Вера. Губы у нее дрожали.
— Ничего, — Марк заметил куда она смотрит, — нет, они просто спят — как командор.
Как бы в подтверждение его словам, командор снова захрапел.
— Но, скажи ради бога, зачем?… — взмолилась Вера. Она опустилась на пол. — Или мне это все только снится?
— То, что происходило с тобой до сих пор, тебе тоже снилось. Твой сон продлится еще двадцать лет, но поверь, пробуждение будет прекрасным. Ты не представляешь, каким прекрасным будет наше пробуждение! Я им завидую, — Марк кивнул в сторону спящего командора, — ожидание не будет для них столь тягостным, как для нас с тобой. Можно сказать, что они уже там…
— Где, там?
— Плером. Я назвал это место Плером, оно далеко, в сотню раз дальше чем Альфа Кентавра, но мы туда долетим, вот увидишь. И там исполнятся все наши мечты.
— Ты… ты сошел с ума! Какой Плером?… как ты сказал, в сто раз дальше?! Ты болен, Марк, ты болен. Давай сделаем все как было, ведь еще не поздно…
— Тише, успокойся, — Марк стал утирать ей слезы, — я не сумасшедший. Я все рассчитал. Если израсходовать топливо, запасенное на обратную дорогу, то мы сможем полететь так быстро, что время сожмется в десятки раз. На Земле пройдут века, поколение за поколением, а мы будем все лететь… Двадцать лет — это ведь совсем немного по сравнению с вечностью — совсем чуть-чуть, надо только подождать.
— Значит, мы не вернемся? — всхлипнула Вера.
— Глупенькая, кто же возвращается из Вечности. Билет туда только в один конец. Но нас там ждут — я не знаю кто, но они возьмут нас с собой. Я слышал их музыку, в ней звучало пожелание счастливого пути и обещание скорой встречи. Они обещали нас ждать. И нам надо подождать, это нелегко, я знаю. Ждать всегда нелегко. Но потом, потом мы с тобой отдохнем…
Он погладил ее по каштановому ежику. Вера не пошевелилась, она словно оцепенела, ее губы что-то шептали — было еле слышно. Марк наклонился к ней.
— Что, что ты говоришь, я не слышу?
— … мы отдохнем, мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим… — доносилось до него слабое причитание. Она разрыдалась.
— Да, Вера, да, все так и будет. Я тоже это помню, все так и будет — «и жизнь наша станет тихою, нежною, сладкою, как ласка…»
— … как ласка, — в прострации повторила она. Глядя куда-то в сторону невидящим взглядом, медленно, словно испорченная заводная кукла, Вера потянулась к рукоятке револьвера. Марк не шевелясь следил за движением ее руки; попытался перехватить оружие, когда она уже взвела курок. От грохота выстрела Вулшитер перестал храпеть.
Кровоточила легкая царапина с левой стороны живота, но Марк думал, что это кровоточит его сердце. Он поднял Веру на руки (она была в обмороке) и понес в медицинский отсек.
Здесь я ничего не сокращал, рассказ обрывался именно на этой сцене. Либо так и было задумано, либо часть текста была утеряна при пересылке. Энтони постарался изложить события так, чтобы никто ему не поверил. Не верил и я, но Плером… Снова Плером. Сейчас там Берх. Была ли его встреча с Абметовым случайной? Абметов тоже твердил про Плером, вернее, про Плерому, но разница невелика. Я еще не знал, насколько это может быть важным, но все же попросил нейросимулятор разыскать мне статьи о Плероме — не о звездной паре, а о настоящей, если так можно выразиться, Плероме. Статей о ней оказалась масса — исторических, философских, оккультных. Я начал с исторических, поскольку они понятнее. И сразу почувствовал, что нахожусь на правильном пути.
Я позвал Татьяну — она недавно вернулась из Университета, и чтобы не мешать мне сидела тихохонько в спальне.
— Ты звал? — спросила она.
— Звал, звал. Скажи, что ты знаешь про Плерому.
— Тебе про которую из них?
— Про…, — я заглянул в одну из статей, — гностическую.
— А зачем тебе?
Все как всегда — нет, чтобы просто ответить. Вообще-то, надо отдать ей должное — после возвращения с Оркуса Татьяна ни разу не напомнила мне об обещании «все рассказать, но попозже».
— Это имеет отношение к Абметову, — объяснил я, — ну так как, расскажешь ты мне «о кеноме и Плероме»?
— Ну смотри. Как ты уже наверное понял, понятие «Плерома», то есть «полнота», ввели гностики. Гностиками же называют адептов целого ряда религиозно-философских школ раннехристианской эпохи. Всех гностиков объединяло убеждение, что в нашем мире борются два начала — доброе и злое. Да и сам мир — тот который мы видим — плод некой коллизии между божествами, находящимися на разных ступенях божественной иерархии. Зло оказалось как бы зашитым в саму ткань мира. В первоначальном состоянии мир был един, потом раскололся и человечеству досталась худшая его часть — кенома. Про Плерому объяснить сложнее, поскольку ее никто никогда не видел. Условно говоря, Плерома — это место, где хоть мало- мальски сохранилось единство всего-всего, включая всякие божественные аспекты. Вот только слово «место» тут не очень-то уместно — в Плероме нет того, что мы называем пространством. И что самое приятное — там нет времени. В узком же смысле, Плерома объединяет в себе всю божественную иерархию, за исключением тех богов, кого выгнали за порчу Абсолюта — за создание кеномы, то есть. А во главе создания кеномы стоял злой бог по имени то ли Демиург, то ли Явал… Ялдал… в общем, не помню. У гностиков всяких богов и прочих архонтов — десятки, если не сотни. И один другого злее. Как из Единого Бога получилось несколько, да еще таких разных, мне, например, непонятно…
— Зато мне понятно! Единому было скучно наедине с самим собой, и у него произошло раздвоение личности — модель божественного сознания оказалась нестабильной. Две личности — два сублимационных числа. Божественная личность с сублимационным числом близким к единице стала Богом Добра. А у другой божественной личности сублимационное число — ноль или чуть больше, вот она и творит Зло почем зря. А где два бога — там и двадцать. Так они и размножались.
— Но тогда Единый бы перестал существовать, остались бы только две его половинки — Бог Добра и Бог Зла. При каждом делении исходный Бог должен исчезнуть, а у гностиков ничего подобного нет.
— В этом и заключалась их ошибка! И не мудрено — они же не читали трудов Абметова. Зато он их сочинения читал и еще как читал!… Извини, я тебя, кажется прервал…
— Не кажется, а точно. Путь спасения гностики видели в обретении знания — «гнозиса», но слово «знание» они употребляли не в современном его смысле, а в трансцендентном, то есть как откровение. Знание должно открыть путь из падшего мира — кеномы — в Плерому. Казус в том, что знание-гнозис доступно не всем и каждому, а только избранным — так называемым «пневматикам». Твой Абметов считает себя пневматиком. Из нас с тобой пневматики не получились. Обретя знание, пневматики попадут в Плерому, а там, в Плероме, уже не будет ни времени, ни пространства, одна сплошная райская жизнь, короче… Ты слушаешь? — недовольно спросила Татьяна, наблюдая, как я, вместо того, чтобы внимательно ее слушать, шарю в компьютере.
Так вот, думаю, откуда Абметов черпал вдохновение! Опять же, цепочка: гностики — гнозис — гномы. Снова гномы. «Гномы прочно вошли в нашу жизнь» — вспомнилось мне сообщение из мира моды. Похоже, от них никуда не деться. Расследование походило на игру, в которой надо получить из одного слова другое, заменяя по одной букве. Плюс ассоциации — Абметов — «знание», Берх — Плером — Плерома, и так далее. У меня захватило дух.
— Да, конечно, — машинально ответил я, — я понял. Плерома — это полнота. А всем известная теорема Геделя о не-плероме, тьфу, черт — о неполноте, конечно же… утверждает, что никакой полноты-Плеромы нет и быть не может.
— Если это каламбур, то — неудачный, — холодно сказала Татьяна, — из теоремы Геделя следует, не то, что Плеромы быть не может, а только то, что мы с тобой — не в Плероме, а это и так ясно. Ортодоксальному христианству тоже все было ясно, поэтому гностиков они не жаловали. Гностические учения признали еретическими, а труды философов-гностиков в большинстве своем были уничтожены.
