Гностических школ существовало множество, и рассматривать их следует по отдельности, поскольку различий между ними больше чем сходства.
— Прекрасно, давай остановимся на александрийской ветви.
— Но я не могу так сходу…
— …остановиться, — подсказал я, — ладно, давай только про бабочку Аурелия.
— Что? — изумилась Татьяна, — опять бабочки?
— Вот именно! — торжественно заявил я, — бабочка Аурелия — не что иное, как символ возрождения, символ бессмертной души, попираемой Ангелом Смерти. И придумали ее все те же гностики. Как ты правильно заметила, примерно в пятом веке от рождества Христова гностические секты были полностью разгромлены официальной ортодоксией. Немногочисленные оставшиеся в живых апологеты вынуждены были накапливать и передавать знание в глубокой тайне. Тогда-то и потеряла бабочка Аурелия одно крыло. Смысл тут двоякий — с одной стороны гностицизму был нанесен ощутимый удар, но с другой стороны — бессмертная душа все же вырвалась из-под пяты Ангела Смерти, она не утратила способность возрождаться вновь и вновь. Потому-то бабочка с оторванным крылом и стала символом находящегося в глубоком подполье гностического учения. Есть еще одно любопытное замечание. А именно, хорошо известно, что клеверный лист являлся одним из символов христианства. Он символизировал триединство Божественной Сущности. Внешне, этот символ очень походил на гностическую бабочку без одного крыла. Поэтому гностики, при необходимости, могли выдавать свой символ за христианский, не вызывая, при этом, никаких подозрений. Может быть, именно благодаря сходству с клеверным листом, символ «Бабочка с оторванным крылом» и дошел до наших дней, — процитировал я последнюю строчку из статьи, посвященной гностическим символам. — А теперь попробуй угадать, как называлась та александрийская гностическая секта, чьим символом была бабочка с оторванным крылом.
— Говори, не томи, — потребовала Татьяна.
— Да ты же сама это название придумала, ну, вспомни-ка — Оркус-Отель, Абметов, крылатая пирамидка…
— Не помню! — уперлась она из вредности.
— Трисптерос — именно так и никак иначе! Поэтому-то Абметов и побежал выяснять отношения с торговцем. Сама по себе пирамидка никакой тайны не содержит, но вот название абметовского тайного общества тщательно скрывалось. Абметов решил, что название «Трисптерос» нам выдал торговец!
Татьяна не выдержала и заглянула в экран.
— М-да, чудеса да и только! А кем подписано-то?
Я взглянул. Статья подписана: Дэвид М. Гиптфил. По крайней мере один раз Абметов на него уже ссылался.
— Не знаю такого, — сказала она.
— Зато, я знаю, — тихо ответил я.
— Может поделишься?
— Чем именно?
— Всем: Абметовым, гомоидами…
— Непременно, — пообещал я, но для начала дал ей прочитать последний рассказ из «Сборника космических историй». Пока мы обсуждали гностиков и бабочек, пришло очередное послание от Берха, честно говоря, несколько неожиданное.
Привет, ты наверное удивлен тем, что я обращаюсь к тебе, а не в Отдел. Я представляю, какой переполох там вызвал мой последний доклад. Не бери в голову — все не так плохо. Просто я немного перенервничал. Но теперь у меня есть план. И прежде чем я его тебе изложу… Хотя, не понимаю, зачем я вообще собираюсь тебя в него посвящать. Наверное, я все-таки немного боюсь… План должен сработать, но сам понимаешь — в жизни всякое бывает. Особенно — в нашей с тобой. Прежде чем я продолжу, ты должен пообещать мне, что ни при каких обстоятельствах не сообщишь ни Шефу, ни кому другому, о том, что я тебе расскажу. Мое послание устроено таким образом, что если в течение одной минуты после того как я скажу «время пошло», ты не ответишь «да», письмо полностью уничтожится. Но я надеюсь — этого не произойдет. Только пожалуйста, говори «да» четко и ясно, а то тебя даже твой кухонный комбайн не понимает. Итак, готов ли ты выполнить мою просьбу? Время пошло!
В углу экрана вспыхнул таймер — секунды потекли. Берх не оставил мне выбора и главным образом потому, что в данный момент он нужен был мне больше, чем я ему.
На сороковой секунде я неуверенно сказал «да». Мой голос дрогнул, но компьютер меня прекрасно понял. Таймер остановился, Берх бодрым голосом продолжил:
… рад, что ты выполнил мою просьбу. Вернее, обещал выполнить, — но это почти одно и тоже, если я и вправду тебя хорошо знаю. Я не займу у тебя много времени. В своем докладе Отделу я сказал, что собираюсь поработать с записью последнего выхода Сторма на поверхность Плерома. И я с ней поработал… Вскрыть защиту системы контроля за жизнеобеспечением оказалось не слишком сложно, хотя, скажу тебе прямо, защита эта не хуже чем у компьютера Шефа. Но ты ведь меня знаешь… Я не умею гоняться за преступниками, но, зато, проникать в их тайны — тут нет мне равных! И хотя внутри системы контроля я не нашел ничего особенного, я установил главное — запись можно подделать без труда! Точнее — ее можно копировать откуда угодно и куда угодно, обрезать на любом месте или, наоборот, стыковать две записи в одну…
Я не знаю, кто устанавливал коды доступа, но за определенное время Вэндж с Зиминым вполне могли сделать тоже, что и я, — ведь этого самого времени у них было навалом. Думаю, скорее всего, им и не требовалось вскрывать систему контроля так, как мне. Вэндж, будучи командиром станции, мог знать коды, и если не все, то некоторые — уж точно. Поэтому вывод напрашивается сам собой: записи путешествия Сторма к Улыбке Явао доверять нельзя. Но и это еще не все! Я так увлекся, что вскрыл не только систему контроля за жизнеобеспечением, но и всю систему управления станцией, а, заодно, и личные файлы Вэнджа и Зимина. Ты знаешь, в современной астрофизике я ничего не смыслю, но, поверь, я способен отличить запись астрофизических исследований от шифровки. Понимаешь, они шифруют свои исследования! Для чего спрашивается? Я не нашел описания того спутника, что они запустили вчера к нашим Карликам. Та ерунда, что уместилась всего на трех страницах, не может быть полным его описанием. К чему им такая секретность? Я это выясню, рано или поздно…
Вэндж с Зиминым принимают меня за дилетанта. Они правы — в физике я ни бум-бум, но они сами мне все расскажут. Я догадался, почему они не боятся моего оружия. Ха! Они думают, что я не стану палить внутри станции из опасения ее повредить и угробить, тем самым, не только их, но и себя в придачу. Плевать я хотел на их станцию… Но все же, ты часом не знаешь, как ослабить мощность импульса? — Ну так, чтобы их покалечить слегка, а станцию — нет. Если знаешь, лучше скажи, а то ведь, невзначай, всех тут угроблю. И зачем, скажи, тебе это? Я вот что придумал. Загоню-ка я Вэнджа с Зиминым в пятый модуль, запру там и отключу им все на свете — и связь, и воздух и энергию — я теперь знаю как это сделать. Оставлю только интерком. И пока они мне все не выложат — не выпущу.
Берх прервал диктовку, отвернулся от экрана и, хотя мне плохо было видно, но, уверен, — он выпил несколько таблеток, каких именно — я не разглядел. Он снова повернулся к экрану. Взгляд его блуждал, он начал говорить так, словно забыл, о чем прежде шла речь.
…эти психостимуляторы как-то странно действуют: я закрываю глаза и вижу себя смотрящего на себя… И все мои сны о том же… В них я будто бы прохожу сквозь анфиладу зеркал — они как ртуть, или, вернее, как вода под нефтяной пленкой. В каждом я вижу себя, но со спины — как на той картине… черт… забыл и название и имя художника — потом, при случае, надо будет спросить у Татьяны…
Так вот, этот 'Я' передо мною — мое «после Я» — то есть я, но мгновение спустя, а перед ним — «после-после Я», а еще дальше — «после-после-после Я» и так далее… Мы выстроились в затылок другу и каждый хочет догнать, остановить того кто впереди… кажется, что для этого достаточно протянуть руку… я и в самом деле протягиваю ее, вытягиваю пальцы но, чтобы остановить свое будущее недостает какого-то дюйма… я тянусь все сильнее и сильнее — вот-вот моя рука коснется его плеча, но рука беспомощно зависает, потому что «после Я» успевает сделать шаг, а тот, и кто перед ним — тоже — шаг, и тот кто перед ним — тоже, и так далее…
Будешь смеяться, но прогресс налицо, ведь еще месяц назад я даже не мог разглядеть свое «после Я»
