– Я за рулем, – возразил он. – Идите вы.
– Хорошо, – ответил я.
– Но портфельчик оставь здесь, – приказала Лиз, став вдруг подозрительной.
– Как хочешь, – не противился я и покорно передал ей портфель.
– Я спешу, – напомнила Рита, взяла свою огромную сумку из красной кожи, вынула пудреницу, тщательно изучила свое лицо в зеркальце и хлопком закрыла ее.
– Итак… – Разозлившись, я схватил ее за руку и взял ее сумку.
– О, – выдохнула она. – Не хамите, нам предстоит долгая дорога вместе.
– Не обольщайся, – тихо осадил я ее и вытолкнул на тротуар.
– Не задерживайся, – предупредил Боб.
– Не надо говорить со мной таким тоном, – попросил я. – Это не моя вина.
Боб только скорчил гримасу, но Лиз сочувственно коснулась моей руки. Одной рукой держа Риту, в другой неся ее сумку, я пошел через тротуар. У входа я остановился. Боб обнял Лиз за плечи и поцеловал ее.
– Это твоя подружка, не так ли? – съехидничала Рита.
– Была когда-то, – со злостью ответил я.
Итак, Боб был, как он говорил, представителем молодого поколения. Думаю, он прав. Он представлял всю эту гнусную мутноглазую расхлябанную толпу. Благотворительные очки, бесплатное образование, сигареты с наркотиками и борьба за уничтожение атомной бомбы. Бесконечно ноющие, мотающиеся по стране, даже не пытающиеся совершить что-то патриотическое. Господи, само слово «патриот» изменило свой смысл, потому что люди типа Боба считают его своего рода насмешкой. А что представляет собой Лиз? Она «незнайка» в стране «незнаек». Она выжидает, чтобы вынести божественное и совершенно беспристрастное решение в состязании моего поколения с поколением Боба. Может она думает, что их загадочная искушенность никому не видна? Я определял это по ее манере защищать его от моего гнева или покрывать его глупые ошибки. Вот почему я отстранился от них. Пусть сближаются, пусть поймут, кто они есть на самом деле. Я-то знаю, что они собой представляют. Два недисциплинированных, разболтанных молодых идиота, которым никогда не понять меня и людей моего типа. Им кажется, что им не нужно руководство. Они считают, что нужны друг другу. Они помешаны, помешаны друг на друге. Я даю им десять дней этого удовольствия. Десять дней, да и это, думаю, слишком много. Без моего дисциплинирующего влияния, без всякого соблюдения правил и законов они перегрызут друг другу глотки через два дня. Даю им три дня. Три дня.
Мимо гостиницы проходил верблюд. Давно уже я не видел верблюдов на улицах. Раньше город просто кишел ими. Мерзкая тварь с порченными зубами. И злая к тому же. Я вспоминаю их в пустыне после Аламейна. Гнилые зубы и вонючее дыхание. Верблюдов любить невозможно. Ни за что, как бы вам ни был нужен верблюд, вы не сможете полюбить его. Даю Лиз и Бобу три дня, тем более, что они сели на мель. Без денег я бы не дал им даже дня. Боже, вот гнусный верблюд. Я толкнул стеклянную дверь и сделал шаг вперед.
– Все ясно, Рита, милочка моя, – сказал я.
В фойе отеля я поставил на пол ее сумку и вынул рацию из кармана.
– Леденец вызывает Булочку, – сказал я.
– Булочка, слышу вас четко. Продолжайте, конец связи, – немедленно ответил Боб, как я и рассчитывал.
Я сказал:
– Леденец, бери деньги и направляйся сейчас же к Рандеву Два. Как понял? Прием.
– Прием, – откликнулся Боб, и прежде чем он успел отключить связь, я услышал, как взревел мотор.
– Рандеву Два… Прием… Как дети, – презрительно фыркнула Рита.
Глава 18
Боб
Сказочная страна Фенисия соединяет Эгейское море с Египтом. Древние цари Месопотамии и Египта стремились завладеть этой щедрой плодородной землей, с одной стороны огражденной морем, а с другой защищенной горной цепью. Над южной частью внутренних массивов возвышается пик Хермон, у подножья которого берет начало река Иордан, бегущая на юг в Галлилею и впадающая в огромное Мертвое море. Именно здесь и гибнет речная рыба.
Рандеву Два было на полпути между двойными горными хребтами, и когда солнце скользило вниз по небосклону, тень западных вершин ползла вверх по подножью гор, обгоняя нас, пока почти вся гора не скрылась в темноте.
Лиз прижалась ко мне. Она взяла рацию и потрясла ее, затем сняла заднюю крышку и поплотнее прижала батарейки к контактам.
– С ней все в порядке, – сказал я ей.
– Ты хочешь сказать, что Сайлас и не пытался вызывать нас?
– Вот именно.
На мгновение я было подумал, что она сейчас завизжит или разрыдается, но она не сделала ни того, ни другого, а просто внимательно посмотрела мне в глаза. Я взял черный портфель-сейф Сайласа и отверткой взломал замки. В портфеле лежали два плоских металлических бруска, которые, без всякого сомнения, весили ровно столько, сколько восемьсот тысяч долларов.
– Пусто, – тихо проговорил я, хотя Лиз и сама это видела.
– Ты, кажется, не очень удивлен.
– Я не удивлен. В какой-то мере мы сами избавились от него. Он знал, что так дальше продолжаться не может.
– Разве мы говорили ему, что так дальше продолжаться не может?
– Намекали…
– Наверное, ты прав. – Она не долго размышляла над ответом. – Дай ему еще часик, – попросила она.
– Хорошо, – сказал я.
Но Сайлас исчез навсегда. В углу портфеля я нашел визитную карточку. На одной стороне была надпись: «Сэр Стивен Латимер. Президент. Амальгамированные минералы, Инкорп». На обороте было нацарапано: «Ха, ха, ха». Я сложил ее и выкинул.
– Он сбежал с этой Ритой, – сказала Лиз.
– Вот именно, – кивнул я. – Думаю, деньги они положили в ее дорожную красную сумку.
Воздух был чист. Никогда еще не вдыхал такого чистого воздуха. Этот воздух проносится тысячи миль над пустыней, не встречая на пути ни одного завода, здания, мусорной свалки, ни одного кафетерия.
– Понюхай воздух, – предложил я Лиз.
Она сделала глубокий вдох, посмотрела на меня и пожала плечами.
– Разве это не самый чистый воздух, которым мы когда-либо дышали?
– Нормальный, – недоумевала она. – Воздух как воздух.
– Наверное, так, – сказал я.
Но мне казалось, что я всю жизнь провел в угольной шахте и впервые в жизни дышу свежим воздухом. Это было мое причащение к роскоши, обычной и привычной для всего мира. Нет, мне никогда не привыкнуть к этому. Я в этом уверен.
Я жадно втягивал воздух после бессонной ночи. Вдруг неожиданно отворилась дверь камеры. Вошел новый мусор, зажимая нос платком. Это верный признак, что он новенький. Все они сначала не могут переносить утреннюю вонь, а через пару недель постепенно привыкают. Это был высокий, тощий лягавый очкарик.
– А где Чарли? – спросил я.
