Сейчас Баснописец был в отчаянии.
И опять одновременно с раскатом грома раздался его вопль.
Интуиция подсказала ему, что за ним наблюдают. Незаметно под капюшоном он приподнял голову; его мускулы напряглись. Он разглядел, как по кладбищу в его направлении медленно продвигаются три тени. Одна из них приближалась к нему со спины, от юго-восточного угла, другие – с обеих сторон.
«Люди Брогли. Они все поняли. Он дал приказ наблюдать за кладбищем».
Еще несколько минут он ждал в позе скорбящего посетителя могилы.
Затем он схватил кинжалы, висящие у него по бокам, и они сверкнули во тьме.
Войдя в свою мастерскую, он уже толком не мог вспомнить, что же именно произошло.
Были крики и кровь – в очередной раз.
На кладбище этой ночью прибавилось еще трое мертвецов.
Сняв плащ, он вновь приступил к работе.
Его преследовали животные басен и воспоминания о гравюрах в книге, которую читала другим детям его кормилица, грубая баба. Это было в то время, когда его отдали этой тупой и вялой женщине, видевшей в нем лишь брошенного ублюдка. Все издевались над ним, валяли его в грязи у свинарника. Уже тогда он чувствовал себя наполовину человеком, наполовину зверем. Как горбун Этьенн. По ночам, когда все остальные спали и переставали его мучить, он выбирался из своего укрытия в подвале или наверху в амбаре и тихо крался, чтобы стащить книгу. Тогда он уже мог рассказывать себе сказки. Рассматривая гравюры, он предавался мечтаниям. Позднее, когда он научился читать, аббат, извлекший его из этих трущоб, растолковал ему смысл басен. Басен, которые, подобно Лабиринту в версальских садах, были предназначены для обучения наследника престола.
Сына короля! «С тобой Бог, сынок».
Но в какой же ад он попал? Что он наделал? А этот безумец Стивенс? Он не знал больше, как поступить с этим беглецом. Англичанин предал его, провалил свою операцию Party Time. Раз так, то свою операцию Баснописцу придется довести до конца в одиночестве.
Ему вновь послышались вопли Розетты и Батиста, ему вспомнилась кровь, извергающаяся из горла Жабы, и все остальные жертвы, замученные по его воде.
Сын короля.
De profundis clamavi ad te, domine.[46]
В уголках глаз блеснули слезы. Но он не собирается сдаваться без боя! Он не смирится! И если нужно со всем покончить, идти до конца, поставить на карту все, что у него есть он вынет из ножен меч чести и еще заставит всех трепетать1 Последний пир! Если близится конец, по крайней мере, он отомстит за кровь аббата, единственного существа, что-либо значившего для него. И он не исчезнет, пока не увлечет за собой на тот свет убийцу аббата!
Поединок чести! Сын короля у бездны на краю!
Он снова приступил к работе, но больше не занимался таксидермией.
Настала очередь химии.
Он листал старый пыльный том, установленный на подставке, словно Библия.
Liber ignium ad comburendos hoste.[47]
Он вновь погрузился в свои занятия.
Не спускайте глаз с мяса!
Подвальные помещения Министерского крыла, Версаль
Виравольте не удалось прибыть в Версаль до окончания реймсских церемоний и возвращения во дворец королевской четы. Но сразу по приезде, убедившись, что он может полностью переложить обеспечение безопасности на Сартина, он поспешил в катакомбы Министерского крыла, где располагался Августин Марьянн. Он прошел в белую альковную дверь, спустился по ступенькам и постучал в дверь, ведущую к древним основаниям здания.
Никто не отозвался. Створки были не заперты.
Он толкнул их, и они заскрипели.
У Пьетро возникло то же ощущение, что и во время первого посещения этого причудливого логова. Комната была погружена в полумрак-, беспорядок в ней становился все невероятнее. Но на сей раз здесь царил настоящий разгром, что заставило венецианца насторожиться.
Весь пол устилали самые разнообразные эскизы, чертежи и наброски. Проект вечного двигателя был разорван в клочки. Повсюду валялись зубчатые колеса. Лежали груды папок, из которых вываливались веленевые листы. Люстра была разбита, свечи опрокинуты. С минуты на минуту мог начаться пожар. И повсюду стоял запах, который Пьетро мог различить среди тысяч других.
Запах крови.
Из глубины комнаты донесся стон.
Он бросился вперед, опрокинув преграждавшую ему путь школьную парту. Листы бумаги порхали в луче света. Бледная рука тянулась вверх, как будто из могильных глубин. Она вздымалась, заклиная, пальцы были сложены как будто в предупреждении. Бедный Августин Марьянн был погребен под собственными папками. Изо рта у него вытекала струйка крови; он старался выплюнуть листы, покрытые описаниями несуразных открытий, с помощью которых его пытались задушить. На них можно было угадать наброски, обещающие миллион чудес, от волшебных сапог до беспрестанного движения. Его опухшее лицо в кровоподтеках было неузнаваемо. Рядом валялись его разбитые очки.
– Августин! – воскликнул Виравольта, склоняясь над ним. Он вытащил у него изо рта скомканный лист; Августин хрипел и харкал кровью.
– Августин… Что произошло?
Глаза Августина начинали стекленеть. Как утопающий, он схватил Пьетро за руку.
– Я… Я не знаю его имени… Он пришел… от Сапфир… Ему нужны были… планы…
– Планы? Какие планы?
Марьянн опять харкнул кровью. Его взгляд затуманился. По его лицу было видно, что он испытывает острую боль, но при этом пытается собрать последние силы.
– Формула греческого огня… Баснописец получил ее через Сапфир… Он ее скопировал… Это моя вина, Виравольта… Ох, простите меня… Я ей дал ее! Формулу Дюпре… Они меня шантажировали… Я ее уничтожил… Но у него… У него она осталась!
– А другие планы? – спросил Пьетро. – Что они означают?
Августин дрожащим пальцем указал на рулон бумаги, брошенный рядом с ним.
– Вот… Они… В… Виравольта… Не спускайте глаз с… мяса… Каликст…
– Что? Не спускать глаз с мяса? Каликст?
