крайнем случае, лишить тюрьму ее образцового (характера и вернуть ее к состоянию локализованной, ограниченной и изолированной схемы взаимодействия[34] . Все происходит так, как будто тюрьма, как ладья, то поднимается, то опускается по шкале реализации дисциплинарной диаграммы. Существует история схем взаимодействия подобно тому, как существуют становление и мутации диаграммы.
Это не только характерно для метода Фуко, но и имеет большое значение для всей его мысли. Часто высказывалось мнение, что Фуко — прежде всего 'философ заточения' (общая больница в. 'Истории безумия', тюрьма в 'Надзирать и наказывать'), хотя это далеко не так, и это недоразумение мешает нам уловить, в чем же состоит его глобальный проект. К примеру, Поль Вирилио считает себя оппонентом Фуко, когда подчеркивает, что проблема современных обществ, проблема 'полиции', заключается не в 'заточении', а в надзоре за путями сообщения, за скоростью или ее превышениями, в овладении скоростями и контроле над ними, в контроле над маршрутами и над районированием открытого пространства. Однако и Фуко всегда говорил то же самое, как об этом свидетельствует и совпадающий у обоих авторов анализ государственных тюрем, и анализ военно-морского госпиталя у Фуко. Это недоразумение не слишком серьезно в случае с Вирилио, так как сила и оригинальность его подхода свидетельствуют о том, что совпадения у самостоятельных мыслителей всегда происходят где-нибудь в бессознательной зоне. Зато оно гораздо серьезнее в тех случаях, когда менее одаренные авторы подхватывают критику 'в готовом виде' и укоряют Фуко за то, что он ограничился темой заточения, или даже хвалят его за то, что он так хорошо проанализировал эту форму. В действительности же заточение для Фуко всегда было вторичным параметром, производным от первичной функции, всегда различной в зависимости от конкретных случаев; кроме того, содержание в XVII веке в общей или психиатрической больнице сумасшедших, как и в XVIII и XIX веках содержание правонарушителей в тюрьме — это совершенно разные вещи. Заточение сумасшедших происходило по способу 'изгнания' и по модели 'проказы'; заточение же правонарушителей — по способу разбивки территории на участки и по модели 'чумы'[35]. Этот анализ принадлежит к числу наиболее ярких страниц произведений Фуко. Но ведь и изгнание, и районирование территории — это в первую очередь функции внешнего характера, которые осуществляются, формализуются и организуются при помощи 'аппаратов' заточения. Тюрьма как жесткая (покамерная) сегментарность отсылает к гибкой и подвиж-ной функции, к контролируемому движению, к целой сети, которая охватывает также и свободные среды и может на-учиться обходиться без тюрьмы. Это несколько похоже на 'неограниченную отсрочку наказания' у Кафки, при кото-рой больше нет необходимости ни в аресте, ни в вынесении приговора. Как сказал по поводу Фуко Морис Бланшо, заточение отсылает к некоей внешней среде, а то, что заточено, и есть внешнее, находящееся снаружи [36]. Схемы взаимодействия заточают либо 'снаружи', либо путем из-гнания, и это относится как к психической интериоризации, так и к физической изоляции. Фуко часто упоминает то какую-либо дискурсивную, то недискурсивную форму; однако эти формы вовсе не 'заточают' и не интериоризиру-ют; это внешние формы, через которые происходит диспер-сия то высказываемого, то зримого. Это общеметодический вопрос: вместо того, чтобы идти от видимого внешнего, к какому-либо существенному 'ядру внутреннего', следует предотвратить иллюзорность внутреннего, чтобы вернуть слова и вещи к конститутивности внешнего[37].
Следовало бы также различать несколько, по меньшей мере три, коррелятивных компонента. Прежде всего, имеется внешнее, как бесформенный элемент сил: последние приходят извне, зависят от внешнего, которое перемешивает их взаимосвязи, вычерчивает их диаграммы. Затем существует экстерьер, как среда конкретных схем взаимодействия, в которых актуализируются взаимосвязи между силами. Наконец, существуют формы экстериорности — поскольку актуализация происходит посредством расщепления двух дифференцированных и внешних по отношению друг к другу форм, делящих между собой схемы взаимодействия (заточение и интериоризация — всего лишь преходящие образы на поверхности этих форм). В дальнейшем мы попытаемся проанализировать совокупность этих компонентов в том виде, как она предстает в работе 'Мысли извне'. Хотя, наверное, она уже и сейчас позволяет понять, что у Фуко нет ничего замкнутого. История форм, архив дублируются у него становлением сил, диаграммой. Дело в том, что силы возникают 'в каждом отношении одной точки к другой': диаграмма — это карта или, точнее, наложение карт друг на друга. И при переходе от одной диаграммы к другой возникают новые карты. Поэтому не существует такой диаграммы, у которой не было бы наряду с соединяемыми ею точками других точек относительно свободных или несвязанных, точек творчества, мутации, сопротивления; и, возможно, чтобы понять всю совокупность, отправляться следует именно от них. Только исходя из видов 'борьбы', характерных для каждой эпохи, из стиля борьбы, можно понять последовательность сменяющих друг друга диаграмм или новое формирование их цепочек 'поверх' разрывов[38]. Ибо каждый дает свидетельские показания в зависимости от того, как извивается его внешняя линия, о которой говорил Мелвилл, океаническая линия без начала и конца, которая проходит через все точки сопротивления, которая катится по диаграммам, сталкивая их друг с другом и каждый раз отвечая новой функции. Как любопытно извивалась линия 1968 года, линия с тысячей аберраций! Вот откуда троякое определение глагола 'писать': писать — это значит бороться, сопротивляться; писать — это значит становиться; писать — это значит заниматься картографией, 'Я картограф…'[39].
Топология: мыслить по-иному
Страты, или Исторические формации [*07]: видимое и высказываемое (знание)
Страты являются историческими формациями, позитивностями или эмпиричностями. Как 'слои осадочных пород', они образованы из слов и вещей, из видения и говорения, из зримого и выразимого, из пространств видимости и полей читабельности, из планов содержания и выражения. Эти последние термины мы заимствуем у Ельмслева, но для того, чтобы применить их к Фуко совсем в ином смысле, поскольку содержание у него уже не совпадает с означаемым, а выражение не совпадает с означающим. Речь идет о новой, весьма строгой схеме разделения. Содержание обладает формой и субстанцией: например, тюрьма и те, кто в ней содержится, узники (кто? за что? как?)[*08]. У выражения тоже есть свои форма и субстанция, например, уголовное право и 'преступность'
как объект высказываний. Подобно тому, как право в качестве формы выражения определяет поле выразимости (высказывания о преступной деятельности), тюрьма как форма содержания определяет место видимости ('паноптизм', то есть место, откуда в любой момент можно все видеть не будучи видимым). Этот пример отсылает к последнему крупномасштабному анализу страты, проведенному Фуко в книге 'Надзирать и наказывать'. Но о том же самом речь шла уже и в 'Истории безумия': в классическую эпоху дом умалишенных возник как 'место видимости' сумасшествия в то время, когда медицина формулировала фундаментальные высказывания по поводу 'неразумия'. Между этими двумя книгами были еще две: 'Реймон Руссель' и 'Рождение клиники', написанные одновременно. Первая показывает, каким образом творчество Русселя делится на две части: изобретение видимостей в зависимости от действия экстраординарных машин и построение высказываний в соответствии со своеобразным 'методом'. Другая книга показывает, как в совершенно иной области клиника и патологическая анатомия влекут за собой изменчивые распределения 'зримого и высказываемого'.
Никакая 'эпоха' не предшествует ни выражающим ее высказываниям, ни заполняющим ее видимостям. Таковы два самых важных аспекта: с одной стороны, каждая страта, каждая историческая формация подразумевает перераспределение зримого и высказываемого, которое совершается по отношению к ней самой; с другой стороны, существуют различные варианты перераспределения, потому что от одной страты к другой сама видимость меняет форму, а сами высказывания меняют строй. Например, в 'классическую эпоху' возникает приют для умалишенных как новый способ видеть и показывать душевнобольных, способ совершенно отличный от способов, существовавших в период Средневековья и в эпоху Возрождения; медицина же, со своей стороны (как и юриспруденция, законодательство, литература и
