Жиль подошел к полицейскому, стоявшему в оцеплении, и, прежде чем тот успел открыть рот, чтобы преградить ему путь, что-то невнятно пробурчал по поводу грубого обращения с трупом, и это удержало его юного коллегу от замечания. У входа в здание судебный исполнитель стоял как бы на карауле. Лицо у него было почти такое же зеленое, как его погончики. Комиссар небрежно махнул своим служебным удостоверением и коротко спросил:
— Где это?
— На четвертом. Если бы вы только знали! Там такое!..
— Скажи, малыш, тебя никогда не учили заполнять фразы словами? Ты знаешь, что для того, чтобы сделать карьеру в полиции, надо говорить внятными фразами?
— Это… Да, конечно. Я немного не в себе.
Беранже щелчком по руке подбодрил его и вошел в подъезд. Лестничная клетка давно не видела ведра с краской, телефонные провода были прилажены кое-как, они вились по стенам, сходились, расходились, в беспорядке соединялись, спутывались, что должно было облегчить незаконное подключение к линиям. На площадке четвертого этажа Жиль без колебаний направился к одной из трех дверей, которая была открыта. Люди из службы криминалистического учета небрежно укладывали свои бумаги. Его помощник старший инспектор Летайи, сорокалетний мужчина, довольно высокий, любитель курток броских цветов — сейчас на нем была ярко-красная, — обсуждал что-то с полицейскими из службы безопасности, которых прислал комиссариат двенадцатого округа. Комиссар, переступая через валяющиеся на полу вещи, подошел к ним. Он увидел на паркете обычный в подобных случаях нарисованный мелом контур тела.
— А-а, добрый день, патрон, не обращайте внимания на беспорядок, — бросил Летайи.
— Никогда не видел такого базара, — проворчал комиссар. Машинально пожимая несколько рук, он обвел взглядом комнату.
Больше всего его заинтересовало нагромождение синтезаторов и прочей электроники. Соединенные между собой кабелями, они тянулись из всех четырех углов комнаты, и было невозможно понять, предназначены они для усиления звука или, наоборот, для того, чтобы его приглушать. Жиль Беранже сразу устремился к стопке нотной бумаги, перелистал ее. Он увидел тактовые черты и несколько нот, но большинство знаков ему были незнакомы. Какие-то таинственные музыкальные знаки, но тем не менее — для музыки. Большая доска на козлах служила рабочим столом. Она выгнулась под тяжестью различных бумаг. На полках, не очень прочно приделанных к стене, теснились карманные издания Маргерит Дюрас, Алена Роб-Грийе, Натали Саррот и неизбежно — романы Жан Поля Сартра. Хозяину этого жилища явно никогда не приходило в голову, что между двумя точками можно провести прямую линию.
— Вы знаете, почему мы здесь, инспектор? Я хочу сказать, кроме того, что имеет место преступление и что мы принадлежим к судебной полиции?
— Нет, патрон.
— Так вот, представьте себе, что это дело было поручено Маршану. Но как только он узнал, что жертва — музыкант, он уговорил окружного полицейского комиссара, а возможно, даже и следователя, передать его мне.
— Мне представляется это нормальным, патрон, надо пользоваться знаниями специалистов…
Жиль Беранже взглянул на инспектора, тот улыбался с едва заметной иронией.
— Ладно, Летайи, расскажите мне немного о жертве.
Инспектор сунул руку в правый карман своей куртки и с видом профессионала вытащил маленький блокнотик. Полистав его, он начал:
— Пьер Фаран. Двадцать восемь лет. Композитор. Снимал эту квартиру четыре года. Родители умерли. Ни с кем из соседей не общался. Не судим. Некоторые дополнения службы информации полиции: имел эпизодические контакты с группкой революционеров-троцкистов, не очень опасных. По заключению судебно-медицинского эксперта, был убит ударом шпаги в сердце.
— Шпаги? Хм… это уже нечто необычное!.. У него были друзья?
— Да, конечно. Нашли довольно толстую записную книжку с адресами, ею можно заняться.
— Займитесь, правильно, займитесь. Свидетели?
— Нет, ни одного. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.
— Что думают соседи?
— Они не из тех, кто о чем-нибудь думает. Один из них сказал мне, что теперь по крайней мере ему не придется терпеть музыку, которая доносилась отсюда.
— Спонтанная реакция, но это не мотив для преступления.
— А я сказал ему, что мотив.
— Вы настоящий садист, Летайи.
— Не знаю. Во всяком случае, не такой, как убийца Фарана.
— Какие-нибудь зацепки о времяпровождении?
— Очень мало. Еженедельника я не нашел, но там, — он указал на рабочий стол, — много всяких листков с записями о встречах.
— А последний звонок? — спросил комиссар, указывая на телефонную трубку, которая была снята.
— Мы ее так и нашли. Должно быть, он звонил по телефону, когда его убили. Странное преступление. Только представьте себе: в наш цивилизованный век, когда можно убить простым грязным шприцем, есть еще придурки, которые пользуются шпагой! Это сделал какой-то сумасшедший…
— Ладно, пусть так, поищите сумасшедших среди его знакомых. Итак, последний звонок?
— …
— Не смотрите на меня так, словно я спрашиваю вас на языке инопланетян, я говорю по-французски. Какой номер он набрал последним?
И видя, что его помощник молчит, Жиль Беранже подошел к телефону, осторожно взял трубку листком нотной бумаги и положил ее на аппарат. Потом снял, дождался гудка и нажал на кнопку «повтор». Он услышал в аппарате десять серий коротких щелчков, но прежде чем раздался первый гудок, положил трубку.
— Вот так. Вам остается только учиться музыке. Я узнал номер. Теперь посмотрим, чем он занимался до звонка. Что там на столе, Летайи?
— Кстати, о музыке, патрон, как дела с убийством Моцарта, продвигаются?
— Не о том сегодня забота, инспектор.
16. ТРИ ВИЗИТА К МАЛЕРУ
Тирольская долина никогда не казалась ему такой прекрасной. Прохладный воздух, поднимавшийся от леса, начинал соперничать со зноем предвечернего дня, чтобы постепенно смягчить переход к неизбежному холоду ночи. Ветер тихо покачивал вершины сосен.
Уже больше получаса он без передышки парил в воздухе, выписывая широкие круги над полями, над лесной опушкой.
В зависимости от его крена воды озера посылали ему разные отблески, которые временами ослепляли его словно вспышкой. Он немного спустился, сузил круг полета. И заметил внизу, на берегу озера, небольшой домик.
Он не припомнил, чтобы видел этот уединенный домик раньше. Интересно, там живут? Вот! Чья-то тень мелькнула за окном. Он решил подлететь поближе, посмотреть, и сделал резкий вираж. Когда в стремительном полете он приближался к дому, луч солнца, отраженный от стекла открытого окна, гораздо более яркий, чем отражения от озера, ослепил его, но он продолжил свой бросок, не ведая, к чему это приведет.
Густав Малер левой рукой уверенно правил свою партитуру, а правой наигрывал несколько энергичных аккордов на своем старом «Бехштейне».[61] Что-то, словно пушечное ядро, влетело в окно, пронесясь перед его испуганным взглядом. Оно ударилось о
