редко. Выходили не на каждую встречу около «змеи». Нам так много хотелось сказать, но в этой обстановке мы молчали. От него я узнала, что в «373» находились украинцы из Галиции, хорваты частей Домобрана и усташи, много словенцев, четников генерала Прежеля, домобранцев генерала Рупника и тех, кто служил в особых охотничьих (егери) частях немцев по разведке и погоне за красными партизанами.
Однажды к нам в барак прислали мужчин-заключенных, поправить канализацию. Один из них, проходя, заглянул в нашу комнату и бросил на пол записочку. Она была адресована мне. В ней меня просили выйти на следующую встречу с блоком «Е», т. к. меня хочет видеть некто, кто меня знает по Белграду и Пожаревцу.
Я вышла с другими женщинами и довольно растерянно смотрела на сотни лиц у «колючего барьера». Кто-то меня окликнул. Незнакомое лицо, но полное доброжелательности. Улыбка. Веселые глаза. Подошла к «змее».
— Вы меня не знаете. Я Хуберт М., поручик военной контр-разведки. Мне было предписано одно время следить за вами, за вашим домом, за людьми, которые к вам приходили в Белграде. Когда вы уезжали по делам в Пожаревац или в Сеньский Рудник, я следовал за вами в одежде сербского мужика. Здесь и мой шеф, капитан Бауэр. Мы оба «вас сразу же узнали и решили: когда вам будет плохо, положитесь на нас. Мы можем засвидетельствовать, что вы были курьером у четников и с немцами не коллаборировали…
— Спасибо! — растерявшись, как-то неловко поблагодарила я. — А как же вы?
— О, о нас все знают. Мы — ACT (Абверштелле — военная контр-разведка). Это долг каждого офицера служить своей родине. Мы — не партийцы…
— Мы симпатизировали «дражевцам». Мы даже им помогали. Мы желали сохранить национальные сербские силы и давали необходимые сведения о передвижении красных частей воеводам (командиры четнических частей) Калабичу, Пилетичу, Палошевичу, Чатичу и другим…
Так я узнала, что у меня и вне женского барака есть в Вольфсберге друзья.
За четыре недели до Рождества католички и протестантки немного зашевелились. По их обычаю, в каждую субботу, четыре раза перед Рождеством, по вечерам они собирались по комнатам и у зажженной одной, затем двух, трех и, наконец, четырех свечей читали молитвы и рассказывали старинные германские христианские легенды. Это — так называемые Адвентабенд. Меня втянули в свою компанию девушки из «упрямой» комнаты. Они рассказывали мне о королеве Гудрун и других персонажах легенд, а я должна была им говорить о русских и сербских рождественских обычаях. Это так понравилось, что меня стали приглашать по всем комнатам, где я должна была, Бог знает, в который раз повторять рассказанное. Одновременно проснулся дух желания кому-то, хоть одной из сосиделиц, доставить радость, подарить что-нибудь к праздникам. Закипела работа.
Наравне с английским квартирмейстером мы имели и своего, дантиста-доктора из Вены, симпатичного, румяного, седоволосого старичка, д-ра Брушек. Он нам напоминал гнома. В забавной вязаной шапочке на серебряной голове, хорошенький и голубоглазый, в короткой пелеринке из голубого французского сукна, он был единственным мужчиной, которому разрешалось хоть изредка навещать женский барак. Он ходил без сопровождения англичан по всему лагерю, выдавал одеяла, одежду, следил за работами в мастерских, на конюшне, в кухне. Его стараниями и заботами наш лазарет стал становиться настоящим госпиталем. Среди арестованных находили врачей, а были и некоторые с мировыми именами в области хирургии и внутренних болезней.
Этот маленький гномик притащил к нам в барак старые шинели, брюки, красивые французские офицерские кэпи с красным дном, золотыми шнурами и лакированным козырьком. Откуда-то достал разных ниток, иглы, даже наперстки. У некоторых женщин были с собой простыни. Все это резалось, кроилось, шилось, вышивалось красными нитками. Делали обложки для молитвенников, футлярчики для гребенок, маленькие туфельки для часов и много других мелких предметов, которыми в особенности изобилуют немецкие дома.
Я когда-то посещала школу прикладных искусств в Белграде. Вспомнилось выделывание игрушек. Мне в голову не приходило, что это знание сыграет такую громадную роль в моей жизни, в жизни Вольфсберга и его инвалидов. Среди тряпок, которые принес д-р Брушек, я нашла остатки серых сербских шинелей. Распоров машинную строчку и получив целый моток ниток, я, по памяти, из бумаги сделала выкройку слоника и сшила несколько штук. Затем, из зеленой шинели советских пленных — лягушку, из голубой французской — кошек. Ко мне присоединились желающие поучиться и работать. Вскоре в моей комнате за длинным столом сидел целый ряд девушек. Каждая делала для кого-то подарок. Не только для нашего барака, но и для мужчин, среди которых они имели друзей, родственников, женихов и мужей. Нам обещали в первый день Рождества разрешить обмен подарками.
Набивали мы этих тряпичных зверушек бумажной ватой, которая выдавалась нам из лазарета. Маленький зоологический сад рос. Наконец, кто-то спросил меня, не умею ли я делать куклы. Да, но где взять материал? Принесли мне белье из трико розового цвета. Сберегая каждый кусочек, делая из него только лица и руки, я сделала первую куклу. Для ее одежды тоже у кого-то нашелся шелковый платок, у другой — старая бархатная куртка. Так, к Рождеству у меня «родилось» целое семейство: Снегурочка, принц и семь карликов, которым я старалась придать облик и сходство с карликами Волта Дизней. Куклы были по полтора фута ростом. Карлики — соответственно меньше. На их бороды пошел белый беличий мех из рукавов моей военной меховой куртки.
Д-р Брушек был в восторге. Он привел с собой английского квартирмейстера, рыжего, вечно подвыпившего капитана, который сейчас же забрал кукол себе, погрузив наш блок в отчаяние. Но вечером, за два дня до Рождества, этот же рыжий капитан пришел к нам в барак и принес огромную коробку, в которой лежали колбасные консервы, фунта три сахару, чай, немного конфет и… 500 папирос.
С точностью аптекарей, все эти блага были поделены между 177 женщинами, сколько нас в это время было. Немного, очень немного, но хоть чем-то был отмечен праздник.
Давно уже наш лагерь и все окрестности были завеяны снегом. Зима наступила рано и была, как на зло, очень холодная. В канун Сочельника наши лесорубы вернулись не только с вязками дров на плечах, но и с маленькими, запорошенными снегом, елочками. В виде исключения, им было разрешено передать две елки в наш блок и перед воротами сбросить несколько охапок дров, в виде добавки к тем, которые мы получали официально.
В самый сочельник, маленький гном — Брушек сообщил фрау Йобст, что комендант и квартирмейстер решили, пользуясь отсутствием Кеннеди, сделать нам поблажку. Мы можем выйти вечером, к 9 часам, из барака и сгруппироваться перед внешним забором. Выйдут все мужчины по своим блокам, и мы можем петь рождественские песни. Хоралы были разделены между мужчинами и женщинами. Мы должны были начать трогательной немецкой песнью о Богородице и Св. Младенце в пещере и о Вифлеемской звезде. Напротив рабочий блок получил «Тихую ночь», затем блок, в котором помещался майор Г. Г., отвечал хоралом о волхвах, и так далее.
Этот сочельник остался в моей памяти незабываемым. Мы тщательно прибрали свои комнаты, затопили печи, по койкам разложили подарки. Не было ни одной, которая не имела бы маленького пакетика. Елки были поставлены в двух концах коридора, являясь как бы собственностью каждой из нас. Австрийки, которые имели с собой некоторый багаж, сбросили казенную одежду и оделись в «дирндл» платья своего края, розовые с голубым и синими передниками, голубые с коричневыми юбками и черными передниками и т. д. Мы, военнослужащие, привели в порядок формы, начистили сапоги или ботинки. Матери, имевшие дома детей (у двух было по семь человек, розданных в разные дома, потому что в Вольфсберге сидели и их мужья), жены и матери арестованных сидели грустные и молчаливые. В моей комнате, лежа плашмя на досках, тихо плакала маленькая Бэби Лефлер, шестнадцатилетняя девочка, арестованная по обвинению в участии в… военном восстании против оккупационных войск. На верхней койке в голос причитала итальяночка, Гизелла Пуцци, громко, то по-итальянски, то по-немецки взывая к матери: «Мамми, забери твоего ребенка домой!»»
Эта прехорошенькая девочка прибыла к нам в Вольфсберг одетая по последней итальянской моде, подмазанная» завитая, как голубоглазая золотоволосая кукла. Теперь, исхудавшая до степени скелетика, она напоминала сломанную марионетку. За что она сидела? На каши первые вопросы она, заикаясь, но во всеуслышание объявила! — Я ш-ш-шпионка!
Оказалось, что ее завербовал, почти перед самым концом войны, ACT, о котором уже упоминалось,
