слепой, с лицом, засыпанным синими точками от взрыва; безногий, как обрубок, юноша эс-эсовец; безрукие, одноногие, с изуродованными лицами, глухие и от контузий немые. Более тяжелых определили в лазарет, в котором питание было немного лучше, а уход наших врачей и сестер был внимательным и сочувствующим.
Женский блок тоже разрастался. Привезли целую группу из венской тюрьмы, из Граца, из Брука на Муре; Градчанки и женщины из Брука были поголовно крестьянками, по глупости, из тщеславия или по принуждению ставшими в свое время членами партии национал-социалистов. Они ничего не понимали, плакали, жаловались на свою судьбу, болели душой за своих детей, за имение, за землю, которую нужно было обрабатывать, скот, за которым нужно было ухаживать.
Барак стал тесен. В комнаты вносили трёхъярусные «бункера». Наконец, в конце января, когда спанье на голых досках стало буквально невыносимым, и не только женщины, но и мужчины проводили ночи напролет, сидя одетыми, хлопая себя руками, чтобы согреться — сначала женский блок, а затем последовательно и мужские, стали получать соломенные мешки-подстилки.
Кеннеди вернулся с подкреплением: привез с собой еще несколько сержантов с «цветными» именами. Теперь у нас уже были и Гельб, и Блау, и Гольд, на помощь зильберам, вейсам и браунам. Вызовы на допрос участились. В их «оффисе» рук не хватало, и из рядов заключенных отобрали несколько девушек и мужчин, знавших английский язык, и, под страшной присягой не разглашать тайн, определили к себе на работу.
Приблизительно в это время из лазарета внезапно забрали Иоганну Померанскую и еще трех женщин, державшихся всегда в стороне и ни с кем не друживших. Их увезли. Нам сказали, что они выпущены на свободу. Почему, и правда ли это — мы так и не узнали. Никогда больше я ничего не слыхала об Иоганне.
Допрашиваемые возвращались усталыми и молчаливыми. Обычно забирались на свои койки и отказывались рассказывать о допросе.
Пища становилась тоже невыносимой. Гнилая капуста отравляла воздух, как только ее вносили в котлах в коридор. За «апштаубером» никто не приходил, и эту еду мы называли «канализацией», т. к. ее просто сливали в уборные. Англичанам все время подавали прошения о разрешении привоза посылок из дома, хотя бы раз в месяц, хотя бы самых маленьких. Полковник, комендант, передавал эти бумаги Кеннеди, а у него они летели в корзину. Иной раз он заходил в бараки и кричал, что поблажек «кригсфербрехерам» быть не может, что на него смотрит весь мир, требующий отмщения и примерного наказания, что свиньям — свинячья смерть, и что, по сравнению с Бельзеном, Дахау, Ораниенбургом, Маутхаузеном и остальными лагерями смерти — мы, как сыр в масле, катаемся…
КРИГСФЕРБРЕХЕРЫ?
И там, в лагере Вольфсберг — 373, и потом, на протяжении всех лет жизни на свободе, я часто думала о том, какой процент «кригсфербрехеров» сидел за колючей проволокой?
Судя по дальнейшим событиям, становилось ясно, что Вольфсберг был лагерем-предохранителем, рассчитанным на 5000 человек, и, по закону отмщения и удовлетворения какого-то общественного мнения, он должен был быть полон. Кем — не все ли равно? Конечно, в Вольфсберге сидели гестаписты. Там я встретилась с одним, который меня арестовал в Белграде и препроводил на допрос, а затем на Банницу в тюрьму (из которой я вышла чудом и заступничеством покойного Димитрия Льотича через 40 дней). В Вольфсберге сидели чины «С. Д.» (органы общественной безопасности), которые и арестовывали, и били, и убивали, также и эс-эсовцы, участвовавшие в карательных отрядах, надзиратели концентрационных лагерей, командиры полков формации эс-эс. Были в нашей среде и мелкие наушники, доносчики, служившие за «доброе утро» добровольными информаторами Гестапо. Они были и в мужских блоках и в нашем, женском. Но, в общем, в Вольфсберг не попало ни одной крупной рыбы. Они или уже были в Германии, и их подготовляли к процессу, или сидели в тюрьмах. Вольфсберг комплектовали из рядов обычных, бледных и неинтересных партийцев, солдат и офицеров, которые попадались где-нибудь на дорогах или в лесах, пробираясь домой, или из иностранцев, которым не находили другого применения.
Достаточно, как пример, привести хотя бы то, что в Вольфсберге сидело 14 мужчин с фамилией Юберрейтор. Юберрейтор № 1, которого искали по всей Австрии и Германии, был свирепым «гаулейтером», и на его совести лежали тысячи жизней. Его не было. Он исчез. Может быть, как и Глобочнигг, он покончил жизнь самоубийством. Арестовали всех, кто носил эту фамилию, от четырнадцатилетнего мальчика до 79- летнего деда, просто однофамильцев, даже не земляков, не родственников, а тех Юберрейторов, которые сами в свое время дрожали при упоминании о «гаулейтере». В Вольфсберге сидело четыре Павелича, сербы, ничего общего не имевшие с Анте Павеличем, хорватом, моральным убийцей короля Александра и коллаборантом немцев.
В Вольфсберге сидел учитель Адольфа Гитлера, восьмидесятилетний старец с трясущейся головой на тонкой, как у цыпленка, шее, с выцветшими, детскими глазами, который не видел своего незадачливого ученика со скамьи народной школы. За что сидел слепой Ханзи, голландец? За то, что он ослеп, исполняя, как солдат, свой долг, взрывая бункер, в котором засели английские солдаты во время высадки под Дюнкерком. Это должен был сделать каждый солдат, получивший задание от своего командира. За что сидел Карл К., двадцатилетний юноша — обрубок? За то, что он потерял свои ноги, взрывая мост, через который должны были пройти вражеские части. За что сидели многие, многие крестьянки из Мура, Гретл Мак, мобилизованная и служившая машинисткой в немецкой гражданской части в Чехословакии, или Анни Кулике, взявшая первый приз на Олимпиаде, но вдова немецкого эс-эсовского полковника?
За что сидело 90 процентов вольфсберговцев, узнали мы позже, когда наступила политическая оттепель, и из лагеря стали выпускать целыми партиями на волю. Но ужаса выдач, расправ, побоев никто из них не забыл и не забудет, как невинные жертвы нацизма не забывают немецких жестокостей.
Тогда мы, не наци, не партийцы, иностранцы, да и сами немцы и австрийцы поражались, зачем было Западу, культурным странам уподобляться Гитлеру и его сатрапам и на первых же шагах после войны допустить до Вольфсбергов и Дахау, в которых на смену немецким зверствам пришли зверства другие.
Кстати сказать, одновременно с нами в другой зоне Австрии, в американской, существовал еще один лагерь для «денацификации», Глазенбах, в котором было 10.000 человек, но американцы были крайне гуманны, распорядительны, быстро разбирались в делах этой громадной массы людей. Там не было избиений, там была общественная жизнь, клубы, сеансы кинематографа, театры; чуть ли не с первого дня, свободное движение мужчин и женщин по лагерю, карточки, заменявшие деньги для уплаты за папиросы и пищевые продукты в кантинах, и пр. и пр. Но там не было и капитана Чарлза Кеннеди, что нам, вольфсберговцам, все объясняло. Мы знаем, что может сделать один единственный, ослепленный ненавистью, жаждой отмщения и жаждой наживы человек.
Январь 1946 года был для нас во всех отношениях суровым месяцем. Первым потрясением была смерть ожидавшей ребенка вдовы летчика. Ей сделалось нехорошо ночью. Как мы ни старались вызвать нашего кипера, крича по одиночке и целым хором, взывая к сторожевым на ближайших вышках, в то время, как несчастная женщина извивалась в болях, до зари никто к нам не пришел.
Только часов около шести появился сержант Кин, справиться, почему такое безобразие творится в женском блоке, и, узнав причину, вызвал врачей. Шарлотта уже посинела. Мы помогали ей, как могли, советами, бутылками с горячей водой, обкладывая ими ее корчащееся тело. Пришедшие доктора- заключенные принесли с собой носилки для переноски ее в лазарет, но, осмотрев поверхностно больную, потребовали вызова автомобиля и отправки в городской госпиталь. Шарлотте сделали какое-то впрыскивание, и она затихла.
Волокита продолжалась до полудня. Больную окружали наши врачи. В присутствии англичан, которые не отходили от носилок, они делали все, что могли. Наконец, часов около 11-ти приехал «всесильный» Кеннеди и вызвал амбулаторный автомобиль. Ему доложили, что у Шарлотты произошли не только преждевременные роды, но и еще какие-то тяжелые осложнения. Ее в бессознательном состоянии внесли в автомобиль. По дороге в госпиталь, она скончалась. Если бы ей была оказана помощь ночью, жизнь была бы спасена, хотя бы ее жизнь.
