заменявший у нас уже ушедшего из армии Джока Торбетта.
— В чем дело? — спросила я настороженно.
— Сейчас придет капитан Марш и прочтет список женщин, которых отправляют в тюрьму.
Появились Марш и австрийский инспектор. Стали читать список. Все «фрауэншафт», т. е. высокие партийки, которым предстоял суд. И вдруг — мое имя!
У меня перехватило дыхание. Почему я? Почему я с партийками? А что с моими инвалидами, с мастерской?
Как это ни странно — я не обрадовалась. Наоборот, у меня сжалось сердце. Куда меня шлют?
— Собрать вещи в течение получаса! — коротко приказал Марш. — Сейчас подойдет машина.
— Кэпт'н! — сказала я неожиданно для самой себя. — Я не хочу покинуть лагерь!
— Вас никто не спрашивает о вашем желании! — резко, вместо Марша, ответил инспектор.
— Почему? — спросил меня Марш.
— Я… я не хочу покидать инвалидов. Почему я пойду на свободу, а эти несчастные останутся здесь?
— Инвалиды тоже будут отпущены или переведены на положение подсудимых. В лагерь никто не попал по своему желанию и по своему желанию не может в нем остаться. Марш — марш! Бегом идите собирать свое барахло.
— Можно мне проститься с инвалидами?
— Их выведут к автомобилю.
Голова шла кругом. Хотелось плакать. Как ни страшна была жизнь в лагере, что я в нем ни пережила вместе с другими заключенными, но меня пугала неизвестность.
Партийки были быстро готовы. Их вещички были сложены в «рюкзаки» или чемоданчики. Теперь хлопотали вокруг меня. Не могла же я выйти из лагеря в штанах, в форме!
Кто-то протянул мне красную юбку от национального австрийского костюма, кто-то дал блузку и синий передник. Чья-то рука уже протягивала безрукавку. На ноги — полуботинки изделия Андрея Ноча из инвалидной мастерской. Все мое барахло воткнули в мой рюкзак, разные лагерные воспоминания и изделия инвалидов просто завязали в кусок рваного лагерного одеяла.
— Антретен! — раздался голос Марша (постройтесь!).
Вышли перед барак. Перед моими глазами и сегодня встает пустынный, мало населенный лагерь, забитые блоки, ветер, кружащий воронки черной пыли и приносящий нам запах высохшей, горькой полыни. Вдалеке очертания «Волчьей горы», на которой возвышался знакомый силуэт замка Вольфсберг и контур церкви…
Небольшой грузовик. Рядом с шофером — солдат с автоматом; два капрала, тоже с автоматами. Один из них — синеглазый Джимми. Он подмигнул мне, улыбаясь во все лицо.
Из инвалидной мастерской капитан Марш вывел всех моих питомцев. Им разрешено было подойти к грузовику вплотную.
Объятия. Поцелуи. Крепкие пожатия рук. Слезы на глазах у всех. Мне в руки суют какие-то подарочки. Кто-то из инвалидов быстро передает сто шиллингов. Целое богатство!
Вдали, в конце аллеи, высыпали все заключенные. Оттуда тоже крики, махание рук, пожелания…
Одна за другой в грузовик входят женщины. Главным образом, очень пожилые. Они знают, что их ждет: тюрьма, суд и окончательное решение. Они все же у себя дома, в своей Австрии. У них есть связи, знакомства. Все это — дамы из общества. Многие — титулованные.
Я влезла последней. Сели на скамьи. За нами вошли Джимми и еще один капрал и, подняв задник машины, сели на него, положив автоматы на колени. За поясом у них были ручные гранаты. Зачем?
Глаза застилали слезы. Душили рыдания. Хотелось выпрыгнуть из этой машины и вернуться в тишину и дружеский покой мастерской, в среду людей мне подобных, понятных, ставших близкими, неотделимой частью двух лет жизни.
Уже потом в памяти воскресла картина, которой она тогда сразу не зарегистрировала: двери в барак ФСС, и в них капитан Кеннеди, машущий мне рукой. Улыбка во все лицо и крик: — До свидания, Ара!
До свидания? О нет, только не это! Только не новая встреча с Кеннеди!
Машина вышла в английский двор. На приступке, рядом с шофером, стоял капитан Марш. Он доехал с нами до ворот, ведших на шоссе, спрыгнул и, подойдя сзади к автомобилю, протянул мне и фрау фон-Д. руку.
…Открылись заветные ворота. Дорога. Громадные платаны слева, за ними поля, желтые, осенние, как бы подстриженные «под гребенку». Солдаты весело разговаривают, куря папиросы. Мои спутницы в прекрасном настроении. Все они, без исключения, радуются перемене и той заре свободы, которая блещет даже из-за стен тюрьмы, куда нас отправляют. Они поют свои песни, а у меня на душе мрак.
Там, сзади, в Вольфсберге, остался майор. Кто о нем теперь будет заботиться и стараться хоть чем- то, хоть записочкой, через баню, скрасить его одиночество и тяжесть сидения в «С. П.»? Там Маня, Урсула, Эрика, инвалиды…
Въехали в город. Трясет на ухабах провинциальной мостовой. Переехали мост, площадь, свернули налево и остановились. Тюрьма.
Джимми и его друг выскочили из грузовика, отбросили задник. Автоматы на груди, висят на ремнях через шею. Протянули нам руки. Одна за другой, забирая вещи, мы спрыгнули на землю. Солдаты позвонили, и перед нами медленно открылись большие ворота здания заключения.
Вышел чиновник. У него в руках список. Мы стали шеренгой, с вещами у ног. Не ожидая церемонии передачи, Джимми сунул в руки чиновнику свой список, прыгнул в машину, и вольфсберговский грузовик отбыл, обдавая нас облаком пыли.
Чиновник стал читать. Имя за именем. Названные женщины проходили мимо него во двор тюрьму. Вызваны все. Список закончен — моего имени в нем нет.
— А вы? — изумленно спросил он меня.
— А я? — глупо и тревожно недоумевая, переспросила я.
— Кто вы такая? Вас в списке нет.
Назвала себя. Чиновник развел руками.
— Подождите. Я сейчас спрошу.
Дамы уже прошли через подъезд во двор. Я осталась на улице. Чиновник перед моим носом захлопнул ворота.
Пустынно. Кругом ни души. Ни одного прохожего. Неправо — мост через реку. Ее берега сплошь покрыты густым ивняком и кустарником. Бежать?
Как два года назад, в Фельдкирхене, когда мы с майором оказались на улице перед тюрьмой и, имея возможность бежать, добровольно вернулись в свои камеры, не желая никого подводить, так и теперь я решила, что бежать мне не надо. Пусть будет, что будет.
Прошло минут десять. Соблазн побега опять стал возвращаться. Мною овладевало смущение. Решительно дернула за вёревку звонка. Подождала. Еще раз позвонила. Дверца в воротах открылась, и появился все тот же чиновник.
— А вы все еще здесь?
— То есть как это «все еще здесь»? А где же мне быть?
— Ну, ладно, идите за мной.
Типичный квадратный тюремный двор. Наши вольфеберговские дамы стояли посередине. Изо всех окон колодцем стоявшего здания, из-за решеток, были видны головы.
— Смотри, Ара, — сказали мне женщины: — тут много вольфеберговцев. Мужчины. Видишь?
В решетки протягивались машущие руки. Многих я узнала в лицо.
— А что с тобой? — спросили меня дамы.
— Не знаю!
К тюремной кухне потянулись арестанты, неся котлы на палках. Знакомая картина. «Фрасстрегеры». Среди них мелькнуло очень знакомое лицо. Нет! Не может быть! Не хотелось верить глазам. Неужели же все было даром? Это же… Дитрих!
Арестант передал свой конец палки, на которой висел телок, соседу и подошел ко мне.
— Ара!
