6 часов вечера
Когда Мама и следом за ней Доми вошли на кухню, Фемио стоял навытяжку — пятки вместе, носки врозь, — наклонив голову, словно больше всего на свете его интересовала фуражка, которую он крутил в руках. Витора, криво улыбаясь, стояла в трех метрах от него, у мраморного стола, и кожа вокруг ее губ покраснела так же ярко, как сами губы. Кико шел впереди и тянул Маму за руку, но увидев, что Витора и Фемио стоят в разных углах, застыл на месте.
— Уже нет, — протянул он разочарованно.
Мама сказала:
— Я так испугалась. Подумала, что вы ссоритесь.
Витора пыталась делать вид, что ничего не произошло, но ее выдавал каждый жест, каждое слово.
— Все штучки Кико, — сказала она с вымученным смешком.
Доми, держа девочку на руках, подмигнула ей и подхватила:
— Этот мальчик если чего не увидит, так выдумает.
Мама стояла посреди кухни неподвижно, точно пугало.
— Простите, — повторила она.
Витора вдруг шагнула вперед.
— Постойте, я ведь вас еще не познакомила, — сказала она. — Это — моя хозяйка. Это — он.
Мама протянула Фемио руку.
— Очень приятно, — сказала она.
— Сеньору Доми ты уже знаешь.
— Как живете, сеньора Доми? — спросил Фемио.
— Да что тебе сказать, сынок, — ответила Доми. — Как всегда.
Фемио продолжал крутить фуражку в руках. Мама сказала:
— Значит, уезжаете?
— Да, завтра.
Мама медленно качнула головой.
— Вы и не заметите, как уже вернетесь, — сказала она.— Время летит так быстро. — Она опять протянула ему руку.— Ну, хорошо, очень приятно было познакомиться, желаю удачи.
Подойдя к двери, она обернулась, взяла Кико за руку и вытащила из кухни, сказав тихо, но настойчиво:
— Идем! Вечно ты встреваешь в то, что тебя не касается,— и обратилась к Доми: — Уведите детей в комнату.
По вечерам мамины шаги звучали громче, чем по утрам, Витора часто говорила: «Что мне больше всего нравится в твоей маме, так это как она ходит». Быстро и твердо стуча каблуками, Мама прошла в гостиную. Кико подстроил свой шаг к шагам Хуана и промаршировал в детскую вслед за братом.
— Мы солдаты! — весело сказал он, сумев попасть в ногу.
Когда дети вошли в комнату, Доми осторожно прикрыла дверь и усадила Кико рядом с собой. Сощурив глаза, она спросила:
— Скажи, сынок, а куда кусал ее Фемио?
— Сюда.
— В рот?
— Ага.
— Ох, надо же! И сильно?
— Очень сильно и много.
— Долго?
— О-очень долго, — сказал Кико.
Хуан подошел к столу и тоже вступил в разговор:
— И у нее пошла кровь?
— Эй, помолчи, не видишь, я говорю? — И Доми опять повернулась к Кико: — Скажи, сынок, а что говорила Вито, что она говорила?
— Да как она могла говорить, Доми, если Фемио кусал ее в рот? — опять вмешался Хуан.
— Тебе сказано: молчи!
Кико уселся на пол, сложил стопкой наклейки кока-колы и воды «Кас» и объявил:
— Я продаю шины.
— Поди сюда, голубь, — позвала Доми.
Кико подошел к ней.
— Что тебе?
В каждой руке у него было по наклейке, и ему не терпелось вернуться к игре. Доми продолжала допрашивать:
— Скажи-ка, скажи-ка, сынок, а что говорила Вито перед тем, как Фемио ее поце… укусил?
— Я не помню, — ответил Кико.
— Не помнишь? А они не ссорились?
— Да нет же.
— Слушай, сынок, а когда он ее укусил, они были на кухне или… или в гладильной?
— Ничего я больше не знаю, отстань! — вдруг завизжал Кико.
Доми подняла руку.
— Так бы тебе и наподдала, — сказала она. — Когда захочешь, так трещишь как попугай.
Кико присел возле наклеек.
— Да я же тебе все сказал, Доми, — повторил он.
Глаза Доми теперь злорадно поблескивали.
— А в туалет не хочешь?
— Нет.
— Если снова описаешься, я отрежу тебе дудушку, так и знай.
Она качнула ногой, на которой сидела девочка, и пропела: «Цок-цок-цок, лошадка, в Вифлеем бегом, там Дева с Младенцем и волхвы кругом». Крис хлопала в ладоши.
Кико складывал наклейку на наклейку, и всякий раз, когда он клал седьмую, стопка рушилась. Он сердился, повторял: «Ай, ну ай же», но руки никак не подчинялись его желаниям. Вдруг под креслом, обтянутым винилом, он заметил карандаш. Бросив наклейки, он схватил карандаш, вскочил и стал рыться в шкафу. Не найдя бумаги, он взял книгу с полки и, недолго думая, вырвал первую страницу. Потом растянулся на полу и начал рисовать. С каждой линией губы его приоткрывались в довольной улыбке. По мере того как из-под его руки выходил рисунок, мальчик сопровождал его пояснениями:
— Это сеньор, а вот это идет поезд, у него много-много колес — тактак-тактак-так так-пи-и-и-и, — сеньор садится в поезд и едет к себе домой, а вот это машина, она сломалась, а тут другой сеньор…
Закончив рисунок, мальчик живо поднялся с пола и подошел к Хуану.
— Смотри, Хуан, — улыбаясь, сказал он.
Хуан внимательно всмотрелся в рисунок.
— Ничего не понимаю, — сказал он наконец.
— Не понимаешь?
— Нет, это что такое?
— Сеньор едет на поезде.
— А это?
— Это солнце, а это другой сеньор, с машиной.
Он вопросительно поглядывал на брата, ожидая восторженного одобрения, но Хуан повторил еще раз:
— Ничего не понимаю.
