– Это твоя нефть. Твое месторождение.
– Наше. Пусть лучше наше, чем этих проклятых русских. Знаешь, что они сделают с островом? Высосут всю кровь из него.
– Не сомневаюсь. Но порой трудно жить с человеком, который никогда, никогда не расслабляется.
– Да, черт возьми, не расслабляюсь.
Они оставили эту тему на какое-то время. Берил встала и перевернула пластинку. Шел сильный дождь, и она краем глаза заметила, что кто-то бежит по улице.
– Давай расскажу тебе про одержимость, – произнес он.
– Уж пожалуйста.
– Опишу проблему в общих чертах.
– Ради бога.
– Проблему одержимости нации должна решать служба разведки. Куба – это идея-фикс. Больной вопрос, не такой, как Россия. Более неразрешимый. Более вредный для психики. А наша работа – устранять угрозу для психики, изучать Кастро, разгадывать его намерения, подрывать его организацию до такой степени, чтобы он потерял власть над нашими мыслями, над нашими снами.
– Я, наверное, не понимаю, почему именно Куба. Что я вообще знаю об этом острове? Вест-Индия, Испания, белые, черные, мулаты, Латинская Америка, креолы, китайцы. Почему мы решили, что он принадлежит нам?
– Вопрос не в принадлежности. Вопрос в том, как там все прекрасно работает, как частные инвестиции помогают стране подняться. На Кубе выросли экономика, производство, грамотность, социальное обслуживание, любой студент докажет, что с недостатками и крайностями режима Батисты можно было справиться и без революции, и тем более без перехода в коммунистический лагерь.
Они снова помолчали. Сила его чувств заставила ее задуматься. Не много на свете вещей, в которые он верит столь сильно. Внутри что-то сжалось, она ощутила знакомое желание молча уступить. Но о чем тут спорить? Она плохо знает предмет разговора. Она видела мир только в вырезках новостей и подписях к картинкам, мир, ставший причудливым, мир, который лучше всего видно в газетных полосках, рассылаемых друзьям. Спасение лишь в иронии. Если ее цель – оставаться незамеченной, зачем тогда спорить?
– Кое в чем стало лучше, – сказал он. – Кое-чем я вполне доволен. В каком-то смысле возвращаюсь к прежней работе. Шел разговор о том, чтобы перевести меня в финансовое ведомство. В Буэнос-Айресе есть полевое подразделение. Естественно, это обсуждению не подлежит. Я буду работать на денежном рынке, чтобы у нас всегда была под рукой валюта для некоторых операций.
– Буэнос-Айрес – тепленькое местечко?
– Не знаю насчет температуры. Просто я чертовски рад, что мне дали такую возможность. В Управлении работают понимающие люди. Удивительно, насколько глубоко они понимают. Вот почему для некоторых из нас Управление не имеет никакого отношения к работе, организации, правительству. Мы, черт возьми, благодарны за понимание и доверие. Управление всегда готово увидеть человека в новом свете. Такова природа бизнеса. Есть тень, есть новый свет. Чем больше неопределенность, тем больше мы верим, тем крепче мы связаны.
Поразительно, насколько часто он говорил с ней об этом. Управление – единственная неисчерпаемая тема для него. Центральное разведывательное. Берил считала, что это самая организованная церковь в христианском мире, их миссия – собрать и сохранить все, что когда-либо говорили люди, затем перевести в микроснимок и назвать это Богом. Ей нужно жить в безопасности маленьких пыльных комнат, замкнутых на себя, вдали от всего, что выбивает из колеи, от жара и света, от незнакомых мест, а Ларри необходимо убежище в огромном нефе Управления. Он считал, что невозможно познать до конца то, что связано с человеческими побуждениями и нуждами. Всегда находится новый уровень, новая тайна, сердце рождает столь таинственный и сложный обман, что его можно принять лишь за более глубокую правду.
На столе в вазе стояли анемоны. Зазвонил телефон, и Берил подошла к своему столу в гостиной, чтобы взять трубку. Звонил человек по имени Томас Стейнбэк. По голосу она поняла, что Ларри будет разговаривать наверху. Она просто остановилась в дверях. Увидев ее, он поднялся из-за стола. Она подождала, пока он поднимется в комнату для гостей, затем тихо положила трубку и отправилась пить кофе.
– Слушаю, – сказал Парментер и стал ждать, когда Эверетт огласит первый вопрос из списка.
– Когда планируется?
– Кажется, в середине ноября.
– Значит, время еще есть. Не терпится узнать, чем занят Мэкки.
– Он знает о Майами. Я не сказал только, когда.
– Скажи прямо сейчас.
– Не могу его найти, – ответил Парментер.
Молчание в трубке.
– Его назначили на другую должность?
– Я провел очень тонкое расследование. Его нет ни на Ферме, ни там, где по логике вещей он мог быть. Ни следа. Мне начинает казаться, что он ушел в подполье.
– Его перераспределили, – ответил Эверетт.
– Я проверял, Уин. Я все, черт подери, облазил. Он не шифруется. Предполагалось, что сейчас он тренирует младших офицеров-стажеров, но там его нет.
– Вдруг он вышел из игры? Мы не сможем действовать без Мэкки.
– Он готовится. Вот и все. Он выйдет на связь.
– Не может же он просто взять и уйти.
– Он выйдет на связь. Ты ведь знаешь, на этого человека можно положиться.
– У меня дурное предчувствие, – сказал Эверетт.
– Он готовится. В одно прекрасное утро я подойду к своей машине и увижу его там. Он не меньше нашего хочет, чтобы все получилось.
– Последние несколько недель у меня ощущение, будто что-то не так.
– Все так. Город, время, подготовка. На этого человека можно положиться без сомнений.
– Я верю в предчувствия.
Ларри положил трубку. Спустился вниз, где за столом сидела Берил с газетой, кофе и ножницами. Газетные листы раскиданы поверх бокалов для вина и обеденных тарелок.
Он больше не обращал внимания на эту ее странность. Она говорила, что посылать друзьям свежие вырезки – весьма благоразумный способ переписки. Можно вырезать тысячу заметок, и каждая что-то говорит о ее чувствах. Он смотрел, как она читает и вырезает. Она сидела в полуочках и решительно орудовала ножницами. Она считала, что это ее собственный способ выражаться. Что не существует более личного и выразительного послания другу, чем заметка об изнасиловании, о сумасшедшем, о взорванном негритянском доме, о буддийском монахе, который сжег себя. Потому что все это говорит о нашей жизни.
Бэби Легран стояла на коленях в конце подиума, сомкнув руки за шеей, ударник барабанил в такт движениям ее таза, и одновременно она оглядывала зал клуба, различая фигуры за разноцветными огнями, целые жизни, которые она могла набросать за мгновение. Вот моряки и студенты, как обычно, еще официантка подносит обычные наборы алкашам, девчоночка в тесном наряде, который обтягивает грудь. Бэби пропустила перевязь между ног и медленно обмахнула ею фонарь на сцене. Она оглядела столик, за которым выходные полицейские пили свое уцененное пиво. Она видела, как парень-поденщик фотографирует «Поляроидом» клиентов, которым Джек подарит эти снимки. Вот люди в костюмах и галстуках, по делам в городе, и люди, которые приходят со спутницами потанцевать твист между отделениями. Бренда знает эту причудливую толпу. Ей нравятся молодые полицейские, если у них голубые глаза. Она различает мельчайшее пятно томатной пасты на самом узком галстуке, потому что единственная еда на всей улице – это пицца, которую разогревают в духовке. Тем временем ударник ускоряет ритм, и моряки кричат «давай, давай, давай». Она протаскивает перевязь через дым и пыль, пробегает взглядом по стойке бара, есть ли там нищие, бедолаги и бродяги, которых Джек из жалости приволок с улицы. И элемент азартной игры, или как там ее, торговый автомат и сицилийский элемент, мошенники, застывшие у задней стены клуба. Вот пятисекундный взгляд на «Карусель», и еще туристы из Топеки. Они кричат «давай, давай,
