по-другому. Мы вышли из «Ла Кабаньи», полные гнева и отвращения. Мы были червями ЦРУ.
– Меня посадили в тюрьму, когда я служил, – сказал Леон.
– За что?
– Из-за политики. Как Фиделя. Провел ночь в кутузке в Новом Орлеане, месяц назад. Из-за политики.
– Я сидел в тюрьме три дня, – сказал Уэйн. – Наш катер перехватили через десять минут, когда мы отплыли от Флорида-Киз. Нарушение пакта о нейтралитете. Нас вытащил Ти-Джей. Как-то все уладил. Обвинение сняли, все чин чинарем.
– Кастро провел в одиночной камере четырнадцать месяцев, – сказал Раймо. – Читал Карла Маркса. Всех русских прочитал. Говорил нам, что читал по двенадцать часов в день. В темноте. Постоянно учился, анализировал. Через несколько лет я видел, как расстреливали людей, которые сражались вместе с ним в горах.
– Из истории ясно, что Человек должен сидеть за свои убеждения, – сказал Леон. – Это необходимый этап эволюции каждого движения, которое выступает против системы. В конечном счете убеждения человека формируются в настоящей борьбе.
– Я много об этом думал, – ответил Раймо. – И скажу о своих убеждениях. Я верил в Соединенные Штаты Америки. Эта страна безупречна. Великая страна, выше Бога. Как можно проиграть, когда за спиной великие Штаты? Нам все время говорят, говорят, обещают, раз за разом. За нами целая армия. Мы высаживаемся на пляжи и верим, что нас прикроют с воздуха, защитят с моря. Немыслимо, чтобы мы проиграли. За нами Штаты. И что в итоге? Мы оказываемся среди болот, забытые и голодные, уже жрем кору деревьев, и тут по радио передают: «Внимание, бригада, филин ухает в амбаре».
Смеясь, Раймо обвел взглядом лица сотрапезников.
– «Завтра, братья мои, хромой ребенок заберется на гору».
Засмеялись все.
– Они разоружили нас, связали руки одной большой цепью, посадили в кузов и отправили в ближайший военный лагерь. Тут над нами пролетел самолет, и я крикнул своим парням: «Не стрелять, ребята, это наш».
Его глаза были злыми и радостными. Он перевел взгляд с Леона на Уэйна и обратно, криво усмехнулся и ударил по столу кулаком. Оловянные тарелки подпрыгнули. Когда все снова замолчали, он минуты две смотрел на свое домашнее жаркое с яйцами. Затем пригладил усы указательным пальцем и принялся за еду.
– Мы действительно жрали кору деревьев, – снова заметил он, на этот раз без возбужденного блеска в глазах, медленно жуя пищу.
Позже они заметили Ти-Джея – тот шел под ливнем с порывистым ветром. Деревья гнулись за его спиной. На правом плече он нес один вещевой мешок, под левой рукой – второй. Войдя, развязал мешки. В одном оказались два кожаных чемодана, во втором – еще один. У каждого чемодана была подкладка из бильярдного сукна, в каждом лежало по две мощных винтовки. Мужчины взвешивали оружие, бормотали, передавали из рук в руки. Пластик на окнах вздымался и хлопал.
– Прицелы в машине, – сказал Ти-Джей.
Они сели и принялись обсуждать оружие. Уэйн считал, что оружие рождает дружбу. Возможно, это парадокс, возможно, нет. Его жизненный опыт и кинофильмы говорили, что мир может стереть дружеские узы. Это был урок самурая. Истина в действии, и эта истина колеблется, когда кончается бой, и деревенские жители могут спокойно идти и сажать рис. Мы вновь выжили, мы вновь проиграли, говорит герой в «Семи самураях».
Вода все еще стекала по лицу Ти-Джея. Он сидел в луже, поставив правый локоть на стол, и все время сжимал и разжимал кулак. Он говорил больше, чем Уэйн когда-либо слышал от него. И Раймо говорил. Оружие – это язык и память. Уэйн краем уха услышал диалог Ти-Джея и Леона: в том смысле, что Леон не будет стрелять из новых винтовок. Он возьмет «маннлихер», с которым пришел в лагерь. Было ясно, что с этим согласны оба.
Хижина содрогалась от ветра. Они говорили часами, рассказывали забавные и кровавые истории. Уэйн чувствовал себя легко и приятно, словно Иисус на лунном лучике.
Фрэнк Васкес ехал в штат Миссисипи за рулем машины Раймо – «бель-эйр» decrepito.[15] Водить машину ему было не по душе. Он педантично соблюдал ограничения скорости и напрягался, когда появлялись дорожные знаки, – он не всегда понимал символы и боялся, что с ним что-нибудь случится. После Майами он дважды попадал в переделку. Дважды путал дороги. Провел ночь в мотеле, где на парковке завязалась драка, сцепились четверо или пятеро, тяжело дыша, гравий хрустел у них под ногами, в белом автомобиле с открывающимся верхом плакала женщина. Это случилось где-то рядом с Пенсаколой.
Он не привык быть в Штатах один, вдали от людей, говорящих по-испански, без Раймо.
Он вез новости для Ти-Джея. «Альфа» планирует крупную операцию. В Майами, в ноябре. Сначала он не мог понять, в чем суть этой миссии, но догадывался, что раз дело будет происходить в американском городе, а не в кубинском порту или на нефтяном заводе, то готовится нечто особенное.
Фрэнк провел две с половиной недели в лагере «Альфы» у Трассы 41 вместе с парнями из других групп и отделений, – бег по полосе препятствий через сосняки. Как-то он подошел к генеральному секретарю «Альфы». Этот человек хотел, чтобы Мэкки участвовал в операции, которая в итоге будет местью за провал на Плайя-Хирон. Мэкки пользовался огромным уважением. Лидеры операции считали, что он должен приложить руку к этому действу.
Место и время не называлось. Фрэнк догадался по разговору в целом. Этот лагерь угнетал его. Он терпеть не мог строевую подготовку и стрельбу. Предводители «Альфы» носили темные очки, военные ботинки, береты, несерьезные бороды. Если эти люди настолько ярые антикастровцы, почему они хотят быть похожими на Че Гевару?
Он помнил, как Раймо рассказывал, что после битвы в Сьерре явился Че на грязном муле, говорить с пленниками. И что они сделали в первую очередь? Попросили автограф. Тогда все и узнали, что Батисте пришел конец.
Фрэнк вспомнил горы. Густой зеленый покров, туман клубился с вершин, растворялся на определенной высоте, снова клубился. Дождь не прекращался. Они жили в бараках под камуфляжными сетками, иногда в грязи, и он размышлял о той идее, за которую сражался. Честь кубинского народа. Справедливость голодающим и забытым. С самого первого дня он знал, что не останется. Он не бунтовщик, ни духом, ни телом. Он обычный человек.
Мать, творец его жизни, встретила его дома печальным смехом.
Фрэнк учил с первого по шестой класс, часто – по два сразу, в школе на окраине фабричного города. Компания называлась «Юнайтед Фрут», два его брата были там прорабами на полях сахарного тростника, жили вместе с женами и детьми, каждая семья в комнате десять на десять, в двойном ряду из десяти комнат, все объединены в одно длинное здание на пятифутовых столбах. Рубщики тростника и их семьи жили под этим зданием в низких лачугах, сделанных из картона и Дерюги.
Трудно было не заметить, что американское руководство «Ла Юнайтед» располагалось в хорошо обставленных изящных домах на улицах, обсаженных кокосовыми пальмами. Фрэнк обвинял правительство, не компанию. Он надеялся, что его братья уйдут с полей и станут квалифицированными рабочими на большой фабрике. «Ла Юнайтед» не была глуха к такому понятию, как амбиции. Можно было вырасти от простого работника до управляющего или инженера. Получить две комнаты в доме на улице, которую освещают по ночам. Американцы ценят тех, кто знает свое дело, у кого работа спорится. Человек вполне мог продвинуться.
Затем начался мятеж, который устроили его бывшие товарищи, решив поджечь тростниковые поля. Такова историческая традиция Кубы. Кто бы ни затевал мятеж, он начинает с того, что поджигает тростниковые поля. Высказываются против экономической зависимости и засилья иностранцев. Фрэнк смотрел на горящие поля и понимал, что за этим стоят коммунисты. Потому он их и боялся. Есть нечто большее, есть то, чего мы не знаем. Пламя рвалось сквозь заросли тростника. Частную полицию «Ла Юнайтед» давно свернули.
В Гаване он вместе с сотнями других стоял в очереди у американского посольства – сдавать документы
