Тело старика с проломленным черепом нашли на окраине поселка под названием Микро-Камини. Этот поселок лежит милях в трех от берега среди поднимающихся уступами полей, которые быстро переходят в пустынные холмы и скалистые нагромождения в глубине острова, в хаос каменных столбов и зубчатых бастионов. Близ Микро-Камини в ландшафте начинает ощущаться демонстративная мощь. Возникает впечатление намеренной удаленности от моря, намеренной изоляции; поля с рощами резко обрываются неподалеку. Здесь остров становится голой кикладской скалой, которую видят с палуб идущих мимо кораблей, царством заброшенных каменоломен, где бродят козы с колокольчиками и гуляют безумные ветры. Отсюда прибрежные селения уже мало похожи на пристанища моряков и рыбаков, на лабиринты, выстроенные с целью запутать нежданных агрессоров и превратить мародерство в трудоемкое занятие; с высоты они кажутся искусно вырезанными барельефами или камеями, не желающими привлекать внимание тех загадочных сил, что гнездятся в центральной скалистой части. Улочки, которые замыкаются сами на себя или исчезают, миниатюрные церковки и узкие тупички как бы выдают стремление стушеваться, они словно говорят: тут нет ничего заслуживающего интереса. Домики точно собрались вместе, сбились в кучи перед холмистыми возвышенностями и вулканическими скалами. Суеверие, вендетта, инцест — вот что осаждает душу в этих одиноких горах. Похоть и жажда убийства. Беленые прибрежные поселки — талисманы, защищающие от всего этого, сделанные по одному шаблону обереги.
Страх перед морем и тем, что приходит с моря, легко поддается выражению. Иное дело другой страх, который трудно назвать, — боязнь того, что прячется за спиной, ужас, вселяемый молчаливым присутствием острова.
Мы сидели в гостиной с косым потолком, на низких плетеных стульях. Кэтрин заварила чай.
— Я спрашивала у людей в ресторане. Они говорят, молотком.
— А я бы подумал, что застрелили. Драка фермеров за землю. Из дробовика или из винтовки.
— Он был не фермер, — сказала она, — и вообще не из этого поселка. Его дом на другом конце острова. Слабоумный старик. Жил со своей замужней племянницей и ее детьми.
— Мы с Тэпом были в тех краях в мой первый приезд. Я еще взял у Оуэна мотороллер, помнишь? Ты нам тогда всыпала.
— Бессмысленным убийствам положено совершаться в нью-йоркской подземке. У меня весь день душа не на месте.
— А где те пещерные обитатели?
— Я тоже о них подумала. Оуэн говорит, ушли.
— Где Оуэн?
— На раскопках.
— Плавает над затонувшими руинами. Таким он мне видится. Пожилой дельфин.
— Сегодня вернулся хранитель, — сказала она. — Он ездил с кем-то на Крит.
— Чем он занимается?
— Хранит находки. Собирает их по кусочкам.
— Какие еще находки? — спросил я.
— Слушай, у нас серьезная работа. Я знаю твое отношение. По-твоему, я фанатичка.
— Оуэн тоже считает ее серьезной?
— Оуэн в другом мире. Этот для него — пройденный этап. Тем не менее, мы работаем не зря. Что-то находим. Это нам о чем-то говорит. Ну ладно, у нас нехватка денег. Нет больше фотографов, геологов, зарисовщиков. Но мы находим вещи, делаем выводы. Эти раскопки планировались отчасти как полевая практика. Учебное мероприятие. И мы учимся — те, кто остался.
— И что дальше?
— Почему что-то должно быть дальше?
— Мои приятели, Мейтленды, замечательно спорят. Нам бы так. Никогда не повышают тона. Я только теперь заметил, что они не переставали спорить с самого момента нашего знакомства. Все убрано в подтекст. У них разработана филигранная техника этого дела.
— Просто так никто не роет, — сказала она.
Церковные колокола, закрытые ставни. Она посмотрела на меня в сумерках, изучая что-то, чего, возможно, не видела уже долгое время. Я хотел спровоцировать ее, заставить спросить саму. Вошел Тэп со своим другом Радживом, сыном замначальника раскопок, мы поздоровались. Ребята хотели показать мне что-то на улице; когда я обернулся на пороге, выходя из дому, она наливала себе вторую чашку, наклонившись к скамейке с чайными принадлежностями, и я с надеждой подумал, что минуту назад мы все- таки не превратились в себя прежних. Маленькие островные льготы и привилегии не могли истощиться так скоро. Помогая зарождаться чему-то новому. Когда минует первый шок после разъезда, наступает более глубокая эра, понемногу берет свое язык любви и признания — по крайней мере, в теории, в фольклоре. Греческий ритуал. Как удачно, что у нее ребенок мужского пола: есть кого беззаветно любить.
Колокольный звон стих. Тэп с Радживом повели меня по дорожке в верхнюю часть поселка. Слепящие, словно вырезанные из бумаги, цветы и двери. Занавески, колышущиеся на ветру. Дети показали мне собаку на трех ногах и замерли в ожидании моей реакции. Бесформенная женщина в черном, с лицом будто из красной глины, в черном платке, сидела на крылечке дома под нами и лущила горох. Воздух наэлектризовался их нетерпением. Я сказал им, что в каждом поселке есть своя собака на трех ногах.
Из темноты вынырнул Оуэн Брейдмас: он размашисто зашагал вверх к дому, нагибаясь вперед на крутой лесенке. У него была бутылка вина, и он отсалютовал ею, увидев меня в окне. Мы с Кэтрин вышли и стали смотреть, как он поднимается к нам, шагая через ступеньку.
Меня посетило прозрение. Перед нами человек, который всегда шагает через ступеньку. Что это объясняло — об этом я не имел ни малейшего понятия.
Пару минут они провели вдвоем в кухне, обсуждая раскопки. Я откупорил вино, поднес к свечам спичку, и вскоре мы уселись пить на колеблемом ветром свету.
— Они ушли. Определенно. Я был там. От них остался мусор, всякая мелочь.
— Когда убили этого старика? — спросил я.
— Не знаю, Джеймс. Я даже ни разу не был в том поселке. У меня нет никаких конфиденциальных сведений. Все только слухи.
— Когда его нашли, он был мертв уже двадцать четыре часа, — сказала Кэтрин. — Примерно. Кто-то приезжал с Сироса. Полицейский префект — так, по-моему, он называется, — ну и судмедэксперт, наверное. Он был не фермер и не пастух.
— Когда они ушли, Оуэн?
— Это мне неизвестно. Я пошел туда просто поговорить. Из любопытства. Не имею никакой особой информации.
— Бессмысленное убийство.
— Слабоумный старик, — произнес я. — Как он попал туда с другого конца острова?
— Пришел, — сказала она. — Так считают люди в ресторане. Это возможно, если знать тропинки. Хотя и трудно. Предполагают, что он заблудился. Побрел в горы. И прибрел в этот поселок. Он часто терялся.
— И уходил так далеко?
— Не знаю.
— А что думаете вы, Оуэн?
— Я встречался с ними только однажды, в тот раз. Вернулся, потому что их, по-моему, очень заинтриговало то, о чем я им рассказывал. Опасности в новом походе я не видел, и мне хотелось побольше из них вытянуть. Они явно были настроены говорить только по-гречески, что было минусом, но не слишком серьезным. Впрочем, они вряд ли имели намерение сообщать мне, кто они такие и что там делают, на каком бы то ни было языке.
Зато он хотел кое-что рассказать им. Любопытный факт, всплывший в памяти обрывок. Он подумал, что это заинтересует их как ревностных поклонников алфавита, или кто они там, а во время той первой встречи он как-то не сообразил об этом упомянуть.
Когда он ездил в Каср-Халлабат смотреть надписи, он отправился по дороге из Зарки в Азрак, уйдя на
