немало: бегут мужчины с грузиками, бегут женщины, толкая перед собой коляски с детьми, толкая детей, а кое у кого на поводках собаки. В парк приходишь посмотреть на собак, подумал он.
Аллея повернула к западу, пронеслись на роликах три девчонки в наушниках. Заурядность всего этого, в нормальных обстоятельствах абсолютно непримечательная, странно давила, казалась чуть ли не галлюцинацией. Он нес портфель. Ему хотелось повернуть обратно. Он поднялся наискосок в горку, миновал теннисные корты. К забору были привязаны три лошади. К седельным сумкам прицеплены полицейские каски. Мимо пробежала женщина, с кем-то разговаривая по мобильнику, голос у нее был расстроенный. Захотелось швырнуть портфель в пруд — и домой.
Она жила в двух шагах от Амстердам-авеню. Поднялся он по лестнице. Шесть пролетов. Когда она отперла дверь и пригласила его войти, вид у нее был растерянный, даже — вот странно! — слегка настороженный, и он начал объяснять, как уже объяснял накануне по телефону, что не мог вернуть портфель раньше, что не специально медлил. Она что-то толковала о кредитных картах в бумажнике: что не заблокировала их, поскольку… ну что тут скажешь — все пропало, она думала, все погребено под землей, пропало с концами, и оба помолчали, а потом вновь заговорили, одновременно, пока она не махнула рукой — мол, к чему слова. Он оставил портфель на стуле у двери и подошел к дивану, промямлив, что скоро должен уйти.
Она была светлокожая афроамериканка, его ровесница или почти ровесница, кроткая с виду, полноватая.
Он сказал:
— Когда я наткнулся в портфеле на ваше имя, после того, как наткнулся на ваше имя, и заглянул в телефонную книгу, и увидел, что вы в ней значитесь, и даже начал набирать номер — только тогда до меня дошло.
— Я знаю, что вы скажете.
— Я подумал: зачем я это делаю, не проверив — а если ее вообще больше нет?
Воцарилась пауза, и он осознал, как тихо она говорит, вплетая свой голос в его обрывистые пояснения.
— У меня есть чай из трав, — сказала она. — И вода с газом, если хотите.
— Вода с газом. Родниковая вода. В портфеле лежит бутылочка. Дайте вспомнить. — «Поланд- спринг».
— «Поланд-спринг», — сказала она.
— В любом случае, если вы хотите проверить, что там лежит…
— Нет, не хочу. Конечно, не хочу, — тихо сказала она.
Она стояла в арке, соединявшей комнату с кухней. Под окнами громыхал транспорт.
Он сказал:
— Понимаете, вот как вышло: я и не знал, что он у меня. Не то что забыл — такое ощущение, что просто не знал.
— Кажется, я не знаю, как вас зовут.
Он сказал:
— Кейт, верно?
— Вы мне уже говорили?
— По-моему, говорил. Да, говорил.
— Звонок… просто как гром среди ясного неба.
— Меня зовут Кейт, — сказал он.
— Вы в «Престон Уэбб» работали?
— Нет, этажом выше. Маленькая такая лавочка, называлась «Ройер пропертиз».
Он встал, собираясь уйти.
— В «Престон» столько подразделений. Я думала: может быть, мы просто не сталкивались.
— Нет, «Ройер». У нас почти всех выкосило, — сказал он.
— Мы ждем, что будет дальше, куда переедем. Я об этом почти не думаю.
Повисла пауза.
Он сказал:
— Мы назывались «Ройер и Стэнс». Пока на Стэнса не завели уголовное дело.
Наконец он направился к двери — и взял портфель со стула. И, уже потянувшись к дверной ручке, опешил, взглянул на хозяйку в дальнем углу. Та улыбнулась.
— Зачем я это сделал?
— Привычка, — сказала она.
— Я чуть не ушел с вашими вещами. Во второй раз. Ваше бесценное фамильное наследство. Ваш мобильник.
— Какой там мобильник. Когда я осталась без него, оказалось, он мне не нужен.
— Ваша зубная щетка, — продолжал он. — Ваши сигареты.
— О Боже, нет! Вы узнали мою позорную тайну. Но я бросаю — дошла до четырех в день.
Она вновь указала ему на диван, широко взмахнув рукой — решительный приказ полицейского- регулировщика: поживее-ка.
Накрыла стол: чай, блюдо с сахарным печеньем. Ее звали Флоренс Дживенс. Она поставила с другой стороны стола табуретку, села наискосок от него.
Он сказал:
— Я про вас все знаю. Ультразвуковая зубная щетка. Вы чистите зубы звуковыми волнами.
— Я помешана на технике. Обожаю всякие приспособления.
— Почему у вас диктофон лучше моего?
— Кажется, я всего два раза им пользовалась.
— Я своим пользовался, но потом никогда не слушал записей. Мне нравилось в него говорить.
— И что вы говорили?
— Ну, не знаю. «Уважаемые сограждане» и всякое такое, — сказал он.
— Я думала, все пропало с концами. Не подала заявления об утере водительских прав. Собственно, вообще ничего не делала — сижу вот в этой комнате, и все.
Прошел час. Разговор продолжался. Печенье было невкусное, но он все равно машинально брал его с блюда, откусывал по чуть-чуть, как маленький ребенок, и бросал изуродованные останки назад на блюдо.
— Я сидела за монитором и услышала, как приближается самолет, да, услышала, но только после того, как меня швырнуло на пол. Вот как быстро, — сказала она.
— Вы уверены, что слышали самолет?
— Ударная волна швырнула меня на пол, и тут я услышала: самолет. И систему пожаротушения, кажется. Пытаюсь вспомнить, как сработала система пожаротушения. Точно знаю: я вдруг вымокла, до костей.
Он понял, что эта фраза слетела с ее губ нечаянно. Прозвучало как интимная подробность: вымокла до костей. Она невольно запнулась.
Он подождал.
— У меня зазвонил телефон. Я села за свой стол — не скажу почему, просто чтобы присесть, успокоиться. Беру трубку. И мы стали разговаривать: «Привет, это Донна», что-то наподобие того. Звонит моя подруга Донна. Я говорю: «Ты слышала этот шум?» Она звонит из дома, из Филадельфии, хочет приехать в гости. А я: «Ты слышала этот шум?»
Она рассказывала медленно, одновременно припоминая, часто умолкала, чтобы уставиться в пространство и снова все увидеть: обвалившиеся потолки и заблокированные лестницы, дым, дым, который не рассеивался, и развалины стены, несущей стены, — она помолчала, подбирая слово, а он ждал и смотрел.
Она была как в забытьи, потеряла чувство времени, — говорила она сама о себе.
Где-то текла или била фонтаном вода, откуда-то хлынула.
Мужчины рвали на себе рубашки и закутывали лица — от дыма, вместо респираторов.
