открыла дверцу стиральной машины. На фильтре осели катышки с чужого белья — белья этой женщины.
Окинув фильтр взглядом, она вытащила его из машины и протянула Елене. Та замешкалась, потом взяла фильтр, осмотрела. Не меняя позы, не глядя, дважды стукнула фильтром по стене, на которую опиралась. Снова глянула на него, затянулась сигаретой и передала фильтр Лианне: та взяла его, осмотрела, положила на сушилку. Кинула свои вещи в машину — отбирала темные, хватала и швыряла — и снова надела фильтр на мешалку, или на трясучку, или как там она называется. Засыпала порошок, выбрала на пульте опции, установила таймер, тоже расположенный на пульте, закрыла крышку. И повернула ручку, включая машину.
Но из комнаты не ушла. Предположила, что белье в сушилке почти высохло — иначе зачем эта стоит тут и ждет? Предположила: эта спустилась сюда всего несколько минут назад, увидела, что белье еще не досохло, и решила подождать, а не ходить вверх-вниз по лестнице. Со своего места Лианне плохо был виден таймер, а демонстративно подходить и смотреть не хотелось. Но и уходить она не собиралась. Встала у стены, перпендикулярной той, к которой, полусползая на пол, прислонилась эта женщина. Их ограниченные поля зрения, вероятно, пересекались где-то в середине комнаты. Лианна стояла прямо, чувствуя, как отпечатывается на лопатках рельеф щербатой стены.
Стиральная машина ревела, сушилка тряслась и щелкала: пуговицы блузок бьются о стенки барабана. Вопрос не в том, победит ли она в этой игре «Кто кого переждет?» Вопрос в том, что эта женщина сделает с сигаретой, если докурит раньше, чем высохнет белье. Вопрос в том, обменяются ли они взглядами прежде, чем эта уйдет. Комната была точно монашеская келья, где два гигантских молитвенных колеса выстукивали литанию. Вопрос в том, последуют ли за взглядами слова, и что тогда.
На планете был дождливый понедельник, а она шла пешком в жилой комплекс «Годзилла», где мальчик после уроков проводил время у Брата-с-Сестрой, играл на компьютере.
В школе она в такие дни обычно сочиняла стихи. Дождь и стихи — между ними было что-то общее. Позднее что-то общее появилось у дождя и секса. Обычно стихи были про дождь: каково сидеть в четырех стенах и глядеть, как скатываются по стеклу одинокие капли.
На ветру зонтик был бесполезен. Ветер, швыряясь струями, прогоняет людей с улиц, стирает отличительные признаки эпохи и местоположения. Такая погода возможна где угодно, и такое настроение — тоже, царит усредненный понедельник, и она жалась к стенам домов, через улицы перебегала, а добравшись до долговязой краснокирпичной «Годзиллы», почувствовала: вертикальный воздушный поток вколачивает ее в тротуар. Наскоро выпила кофе с Изабель, матерью Брата-с-Сестрой, оторвала сына от компьютера и напялила на него куртку. Он хотел остаться подольше, и дети хотели, чтобы он остался. Она заявила им: «Я злодейка, настоящая, компьютерным не чета».
Кэти проводила их до двери. Она была в закатанных до колена красных джинсах и высоких замшевых сапожках; при движении вдоль ранта мерцали неоновые огоньки. Брат Роберт держался поодаль — темноглазый мальчик, казавшийся слишком застенчивым для того, чтобы разговаривать, есть, гулять с собакой.
Зазвонил телефон.
Лианна сказала девочке:
— Вы тут, часом, за небом не следите, а? Прочесываете глазами небо круглые сутки? Не следите. Или следите?
Девочка покосилась на Джастина и улыбнулась лукаво, заговорщически, безмолвно.
— Мне он не говорит, — сказала Лианна. — Я все время спрашиваю.
— Нет, не спрашиваешь, — вмешался Джастин.
— Но если бы спросила, ты бы мне не сказал.
Глаза у Кэти загорелись. Она упивалась происходящим, предвкушала шанс поупражняться в изворотливости. Ее мать была занята — говорила по телефону, висящему на стене в кухне.
Лианна сказала девочке:
— А вы всё ждете знака? Всё ждете самолетов? Круглые сутки у окна? Нет. Не думаю.
Наклонилась к девочке, произнесла театральным шепотом:
— Всё разговариваете с этим человеком? С человеком, чьего имени некоторым из нас знать не положено.
Брат побледнел. Замер истуканом у Кэти за спиной, пристально созерцая паркет между сапог сестры.
— Он где-то там болтается, невесть где, заставляет вас пялиться на небеса? Человек, имя которого, пожалуй, знаем мы все, даже кому не полагается.
Джастин подергал ее за рукав: мол, пойдем скорей домой.
— Может быть, может быть… Я вот что думаю. Может быть, ему пора исчезнуть. Человеку, имя которого мы все знаем.
Кэтино лицо у нее в руках, она стискивает виски девочки, вцепляется в щеки, в уши: капкан защелкнулся
На кухне мать разговаривала повышенным тоном — какая-то проблема с кредитной картой.
— Может быть, давно пора. Как ты думаешь, он исчезнет? Может быть, тебе надоело. Надоело или как? Может быть… может быть, хватит всматриваться в небо, хватит разговоров о человеке, которого я имею в виду. А ты как думаешь? Хватит или не хватит?
Кэти поникла. Попыталась взглянуть влево, на Джастина, — мол, что происходит? — но Лианна надавила сильнее, а Джастина заслонила другой рукой, насмешливо улыбаясь девочке.
Брат, кажется, готов был провалиться сквозь землю. Дети растерялись и слегка перепугались, но не это заставило Лианну отпустить Кэти. Просто настало время уходить, и всю дорогу в лифте, с двадцать седьмого этажа до холла, она думала о человеке-мифе, обещавшем, что самолеты прилетят снова, о человеке, чье имя все они знают. Правда, она это имя запамятовала.
Дождь уже ослаб, ветер поутих. Они шли, не говоря ни слова. Она пыталась вспомнить имя. Безуспешно. Мальчик не желал идти под зонтом — держался в четырех шагах позади. Имя какое-то простое — это-то она помнила, но именно простые имена у нее не держатся в памяти.
В тот день, распрощавшись с кружковцами, она помедлила — уходить что-то не хотелось. Вышла из общественного центра и зашагала в западном направлении, думая не о дне самолетов, а о другом дне, до которого недолго осталось ждать, — дне, когда занятия вынужденно прекратятся. Кружковцы приближались к этой грани, и Лианна понимала, что вряд ли у нее хватит духу набрать новую группу; все повторится, шесть-семь человек, шариковые ручки и разлинованные блокноты, и, конечно, чудесное превращение их автобиографий даже не в рассказ, а в поэму; но повторится и безрассудство: они всё знают наперед, однако им плевать… Поразительное и отважное неведение… И ее собственные попытки докопаться, каково было отцу. Все по новой.
Ей хотелось домой — дойти до дома пешком и обнаружить на автоответчике сообщение от Кэрол Шоуп. Пожалуйста, позвони мне как можно скорее. Только предчувствие, но она ему доверилась и знала, что будет означать это сообщение — что редакторша отказалась от книги. Она войдет в дверь, услышит короткое сообщение и поймет, что книга доконала редакторшу: в патологически-дотошных деталях сам черт ногу сломит. Ей хотелось войти в квартиру и увидеть, что на телефоне светится номер. Это Кэрол, позвони мне как только. Шесть слов — но каков подтекст! Кэрол любит так выражаться, оставляя сообщения на автоответчике. Позвони мне как только. В этой фразе, в финальной настойчивости есть некое обещание, благой знак.
Она шла, не выбирая дороги, к западу по Сто шестнадцатой, мимо парикмахерской и музыкального магазина, фруктовых лавок и пекарни. Повернула на юг, прошла пять кварталов и тут, покосившись направо, увидела высокую стену из изъеденного ветрами гранита — опору рельсов надземки, по которым поезда возят людей на работу и домой, в город и за город. Лианна тут же подумала о Розэллен С., отчего — сама не знала. Двинулась к стене и набрела на здание с вывеской «Церковь Великого тракта избавления» [20]. Лианна замешкалась, постепенно осмысляя название, заметила над входом нарядную лепнину, на коньке крыши — каменный крест. На фасаде — доска
