одних вагонов увидят, как он стоит, из других — как прыгает, но все всполошатся, отвлекутся от дремы, от газет, от тупых разговоров шепотом по мобильному. Эти люди не видели, как он надел альпинистский пояс. Они увидят лишь, как он сорвался и пропал из виду. И тогда, подумала она, все, кто уже говорит по телефону, и другие, которые за телефоны схватятся, — все попытаются описать то, что увидели сами, или пересказать со слов соседей.
В сущности, все они смогут утверждать только одно. Кто- то упал. Человек свалился вниз. Что, если в этом и состоит его замысел: разнести весть по мобильной связи, из уст в уста, как было с башнями и захваченными самолетами.
Или она домысливает его намерения? Выдумывает их, потому что для ее собственных мыслей места не осталось: слишком крепко ее сознание сплавилось с происходящим.
— Сейчас объясню, что я пытаюсь сделать, — сказал он.
Они миновали витрину супермаркета, беспорядочно обклеенную рекламой.
Мальчик прятал руки в рукавах.
— Я пытаюсь прочесть ее мысли. Какой путь она выберет — по Первой авеню, по Второй, по Третьей, или станет петлять, заворачивать туда-сюда.
— Ты это уже говорил.
Привычка недавняя: натягивает рукава свитера на кисти рук. Оба кулака стиснуты: в каждом зажат край рукава, чтобы не задирался. Иногда наружу торчит кончик большого пальца, да костяшки угадываются под шерстью.
— Говорил. Верно. Но я не говорил, что прочту ее мысли. Прочти-ка ее мысли, — сказал он, — и поделись со мной выводами.
Может, она передумала. Едет сейчас на такси.
Книги и школьные принадлежности он носит в рюкзаке, руки свободны — вот и прячет в рукавах. Кейт подумал, что обычно такое проделывают мальчишки постарше, которым хочется обратить на себя внимание. Джастину еще рано.
— Она сказала, что пойдет пешком.
— А может, на метро поехала.
На метро она больше не ездит. Сказала, что пойдет пешком.
— А что плохого в метро?
У мальчика дурное настроение, всему перечит, идет, волоча ноги, подметил он. Сейчас они шли на запад — где-то между Девяносто восьмой и Сотой, на каждом перекрестке останавливались и всматривались вдаль, пытаясь угадать ее среди силуэтов и лиц. Джастин притворялся, что ему надоело, отходил к бровке тротуара, разглядывая грязь и мелкий мусор. Недоволен, что его лишили права изъясняться короткими словами.
— Ничего плохого в метро нет, — сказал Кейт. — Может быть, твоя правда: она на метро поехала.
Он расскажет ей о Флоренс. Она выжидающе на него уставится. Он ей скажет, что, говоря начистоту, это были не те отношения, которые люди подразумевают под словом «роман». Это был не роман. Да, был секс, но никаких амуров. Чувства — да, были, но их породили особые обстоятельства, над которыми он не властен. Она промолчит, выжидая. Он скажет, что свидания с Флоренс уже начинают казаться ему помрачением ума — да, вот самое подходящее слово. В таких случаях, скажет он, человек потом оглядывается на прошлое с ощущением, что стал персонажем какой-то невероятной истории, — это он уже осознал, уже почувствовал. Она будет сидеть и смотреть на него. Он подчеркнет, как недолго все это длилось, встречи можно счесть по пальцам.
Он не из тех юристов, которые выступают в суде, но все же формально юрист, хотя даже сам едва в это верит, и он честно взвесит свою вину и изложит факты, сопутствовавшие недолгой связи, и особо выделит ключевые обстоятельства, которые столь часто и столь уместно именуют смягчающими.
Она будет сидеть в кресле, в которое никто никогда не садится, в кресле красного дерева, придвинутом к стене между письменным столом и книжными полками, а он будет смотреть на нее, выжидая.
— Скорее всего, она уже дома, — сказал мальчик, шагая одной ногой по желобу для дождевой воды, другой — по поребрику.
Они миновали аптеку и турагентство. Кейт что-то заметил впереди. Обратил внимание на походку женщины, которая как-то неуверенно переходила улицу в неположенном месте. Посреди мостовой она замялась. На секунду ее заслонило такси, но Кейт понял: что-то стряслось. Он наклонился к мальчику, стукнул его ладонью по плечу, не отрывая глаз от фигурки впереди. Когда она дошла до угла на их стороне улицы, оба уже бежали к ней.
Она услышала: по северному пути приближается поезд. И увидела: человек на платформе напрягся. Готовится. Рокот поезда— низкий, басовитый с регулярными перепадами, словно бы заданная последовательность нот повторяется снова и снова; казалось, по приближению шума можно отсчитывать десятые доли секунды. Мужчина уставился на кирпичную кладку углового дома, уставился, точно незрячий. Лицо ничего не выражает, но сосредоточено: взгляд вглубь себя. Что он вообще делает, в конце-то концов? Хоть понимает, что делает, или как? Подумалось: своими пустыми глазами он созерцает, конечно же, собственный внутренний мир, а не какой-то страшный пейзаж с падающими из окон телами. Но она-то почему здесь: зачем встала и наблюдает? А затем, что увидела где-то рядом своего мужа. Увидела его приятеля — того, с которым он ее знакомил, или, нет, другого, или выдумала кого-то и увидела: высоко в окне в клубах дыма. Затем, что не вправе закрыть глаза, — или просто сил лишилась, стоит, стиснув ремень сумочки.
Поезд с грохотом подходит, и он поворачивается к нему лицом, вглядывается (вглядывается в свою смерть в огне) и, чуть погодя, снова отвернувшись, прыгает.
Прыгает. Нет, падает. Валится вперед, весь закаменевший, и падает по-настоящему, вниз головой; на школьном дворе восхищенно ахают, кто-то испуганно вскрикивает, и пролетающий мимо грохот поезда лишь частично заглушает эти нестройные звуки.
У нее екнуло сердце. Но падением дело не кончилось, дальше — хуже. Под конец он как бы подпрыгнул в воздухе и вниз головой повис на тросе, в двадцати футах от мостовой.
Скок: словно ударился о воздух и срикошетил, после отдачи — неподвижность, руки по швам, одна нога согнута в колене. Видеть эту стилизованную позу, положение торса и конечностей — судя по всему, таков его коронный прыжок — почему-то было нестерпимо больно. Но хуже всего — бездвижность и то, что он совсем рядом, она к нему стоит ближе всех. Заговорить с ним? Но он на другой плоскости бытия, вне зоны доступа. Он не шевелился, а в ее голове безостановочно мчался поезд, превратившись в размазанное пятно, звуковой потоп рассыпался на капли отголосков, бомбардировал его, и у него приливала к вискам кровь, а у нее — отливала.
Задрав голову, она не увидела женщины в окне — и след простыл. Все-таки стронулась с места, прижималась к стене, опустив голову, ориентируясь на ощупь — проводила рукой по шершавым кирпичам. У него глаза открыты, а она пробирается ощупью. Миновав фигуру, качающуюся на тросе, сразу метнулась на середину тротуара, ускорила шаг.
И чуть не столкнулась со стариком в рванье: тот стоял, уставившись на перевернутую фигуру в воздухе. Казалось, тоже держит позу, стискивая пергаментной рукой велосипедное колесо, так и стоит здесь полжизни. Судя по выражению лица, все его мысли, насколько это возможно, сосредоточились на одном предмете. Он видел перед собой нечто, разительно непохожее на то, что встречалось ему прежде, когда время текло в обычном русле. Он пока не научился видеть это правильно, не отыскал в мироздании нишу, которая это вместит.
Лианна осталась для старика невидимкой. А она зашагала быстрее, подгоняя себя, мимо других муниципальных домов все того же бесконечного микрорайона; улица, еще улица. Упрямо не поднимала голову, видела вокруг только мелькающие силуэты: то виток колючей проволоки поверх низкого забора, то полицейская машина, едущая на север, ей навстречу: сине-белая вспышка, лица людей внутри. Машина напомнила о нем: он остался там, висит в неизменной позе; дальше мысль не двигалась, упиралась в
