Он чувствовал: все накатывается и проваливается в пустоту, которая разверзлась внутри него.
Человек никуда не делся — стоял на коленях в дверном проеме кабинета напротив, напряженно размышляя о чем- то, сквозь его рубашку проступала кровь. Лицо знакомое: он то ли клиент, то ли поверенный; и они переглянулись. Не выразить, сколько значили для них эти взгляды. В коридоре перекликались. Он взял с вешалки свой пиджак. Потянулся и взял пиджак с вешалки на двери, толком не понимая зачем, но и не ощущая нелепости этого действия: напрочь забыл, что такое нелепость.
Пошел по коридору, на ходу надевая пиджак. Люди двигались к выходам, навстречу ему, шагали, откашливались, помогали другим. Перебирались через обломки, с суровой целеустремленностью на лицах. По лицам было видно: все понимают, как далеко до уровня земли. С ним заговаривали — один или двое, — а он кивал в ответ или не кивал. Заговаривали с ним и глядели. Вон, идет: думает, что без пиджака никак нельзя, идет не туда.
Воняло керосином: теперь он распознал, вонь сочилась с верхних этажей. Он добрался до кабинета Ромси на том конце коридора. Внутрь пришлось протискиваться. Перелез через стулья, разбросанные книги, опрокинутый каталожный шкаф. Увидел обнаженные балки, шпренгели на месте потолка. Кружка, из которой Ромси пил кофе, разбилась у него в руках. Он все еще держал обломок чашки, продев палец в ручку.
Только на Ромси он не походил. Он сидел в своем кресле, склонив голову набок. Его ударило чем-то большим и тяжелым, когда обвалился потолок, или даже раньше, при первом спазме. Лицо уткнуто в плечо. Крови мало — так, ерунда, — мало.
Кейт заговорил с ним.
Присел рядом на корточки, взял его за руку и смотрел на него, разговаривал с ним. Из уголка рта Ромси потекла струйка — что-то наподобие желчи. Как выглядит желчь? Он увидел отметину на его голове, вмятину, след от зубила: глубокий, обнажена влажная плоть с нервами.
Кабинет был маленький, импровизированный: выгородка в углу, вид на полоску утреннего неба. Он ощутил близость мертвых. Это чувствовалось в клубах пыли.
Он смотрел, как человек в кресле дышит. Дышит. Выглядит как инвалид, парализованный от рождения, голова на вывернутой шее уткнулась в плечо, круглые сутки в кресле.
Где-то наверху пожар: горел керосин, из вентиляционной решетки валил дым, а потом дым появился за окном, сползал по фасаду.
Он разогнул указательный палец Ромси и вытащил обломок кружки.
Поднялся на ноги, окинул его взглядом. Заговорил с ним. Сказал, что не может вывезти его отсюда на кресле, хоть оно и на колесиках, потому что везде обломки, выпалил быстро, скороговоркой, обломками завалило дверь и коридор, говорил быстро, чтобы и мысли не медлили.
Сверху посыпалось всякое: предмет за предметом, по одному, валились из дыры в потолке, и он попытался выволочь Ромси из кресла. Потом… что-то снаружи… промелькнуло в окне. Сначала промелькнуло, и только потом он это увидел и невольно обмер, глядя в пустоту, поддерживая Ромси под мышки.
Он не мог отделаться от этой картины: нечто на расстоянии двадцати футов, миг, когда мимо окна что-то пролетело боком, белая рубашка, вскинутая рука; не успел разглядеть — скрылось. Теперь обломки падали дождем. По этажам катилось эхо, прямо перед носом рвались провода, всюду витала белая пыль. Он стоял, пережидал, не отпуская Ромси. Разбилась стеклянная перегородка: что-то свалилось, загремело, и стекло, вздрогнув, лопнуло, а потом не выдержала стена позади.
Потребовалось время, чтобы приподняться на локтях и выползти. На лице точно пылала сотня пожаров, каждый с булавочную головку, стало трудно дышать. Он отыскал Ромси в дыму и пыли, лежащего ничком в руинах, истекающего кровью. Попытался приподнять его, перевернуть, обнаружил, что левая рука не слушается, но все-таки сумел повернуть, частично.
Хотел взвалить Ромси к себе на закорки, подталкивая тело локтем левой руки, правой подтягивая за ремень: попытался подхватить его, приподнять.
Начал поднимать, почувствовал щеками тепло: от крови на рубашке Ромси, крови, смешанной с пылью. Ромси подпрыгнул в его объятиях. В горле у него что-то забулькало, внезапно, полсекунды, полуудушье, и тут откуда-то хлынула кровь, и Кейт отвернулся, все еще стискивая рукой ремень. Ждал, пытался дышать. Посмотрел на Ромси: тот немного откатился в сторону, руки и торс обмякли, лицо нездешнее. Все, чем был Ромси, распалось вдребезги. Кейт вцепился в пряжку ремня. Стоял и смотрел, а Ромси открыл глаза и умер. Тогда-то он и задумался, что тут, собственно, происходит.
По коридору летели бумажки, шелестя на ветру, который врывался в здание, видимо, откуда-то сверху.
В офисах по обе стороны, еле различимые, — мертвецы.
Он вылез, перебравшись через обломки рухнувшей стены, и медленно пошел на голоса.
На лестнице, почти что во тьме, женщина несла, крепко прижав к груди, маленький трехколесный велосипед, для трехлетнего ребенка, руль льнул к ее ребрам.
Они спускались пешком, тысячи людей, и он вместе с ними. Он шел, погрузившись в длительный сон: шаг, еще шаг.
Где-то журчала вода, слышались странно далекие голоса — с другой лестницы или из шахты лифта, в общем, где-то во тьме.
Душно, тесно, от боли в скулах голова будто съеживается. Чудилось: глаза и рот затягивает под кожу.
Детали возвращались в смутных видениях: пристальный взгляд половинки глаза, например. То, что он не стал удерживать в памяти, отбросил, едва оно случилось. Казалось: если немного постоять, видения развеются. И он остановился, уставившись в пространство. Женщина с велосипедом, идущая рядом, проходящая мимо, заговорила с ним.
Он почувствовал какой-то ужасающий запах, понял, что пахнет он сам, то, чем он облеплен: пыль, дым, на лице и руках — какая-то маслянистая грязь, смешанная с телесной жижей, липкая мешанина крови, слюны и холодного пота, и это себя он чуял, себя и Ромси.
Каковы масштабы, подумать только. Взять хотя бы физическую величину. Он увидел себя внутри этой махины, а махина качается, медленно, сюрреалистически кренится.
Кто-то взял его за руку и повел, помог спуститься на несколько ступенек, и дальше он пошел сам, не просыпаясь, и на миг снова увидел это, мелькнувшее за окном, и на сей раз подумал: это Ромси. Спутал его с Ромси, того мужчину, падающего боком, с вытянутой, вскинутой рукой; она будто указывала вверх, спрашивала: «почему я здесь, а не там».
Иногда им приходилось ждать, бесконечные минуты в заторах, и он смотрел прямо перед собой. Когда вереница вновь трогалась с места, делал шаг, потом другой. Несколько раз с ним заговаривали, разные люди, и тогда он жмурился: видимо, чтобы сошло за ответ.
На лестничной клетке впереди по ходу был человек, старик, небольшого роста, сидел в сумраке, на корточках, отдыхал. Некоторые что-то ему говорили, а он кивал головой: «Ладно, ладно», кивал и махал им: «Идите».
Неподалеку валялась женская туфля, вверх подошвой. И валялся портфель, опрокинутый набок, и старику пришлось наклониться, чтобы до него достать. Он вытянул руку с портфелем и не без усилия подтащил его поближе к людской веренице.
Сказал:
— Не знаю, что мне с ним делать. Она упала, оставила его.
Люди не слышали этих слов, или не понимали, или не хотели понять, и шли мимо, и Кейт тоже прошел, и вереница начинала спускаться на этажи, где было чуть-чуть светлее.
Ему лично это не показалось вечностью — путь вниз бесконечным не показался. Он утратил чувство темпа и скорости. На ступенях светилась полоска, которой он раньше не замечал; где-то позади, в цепочке, кто-то молился по-испански.
Навстречу, быстрым шагом, поднимался какой-то мужчина в каске, и они прижались к стене, пропуская его, а потом появились пожарные, в полной амуниции, и они прижались к стене.
Человек в кресле… это же Ромси. Теперь понятно. Он усадил его назад в кресло, и теперь его найдут
