глазами. Смотрел он на меня прямо, пристально, — я почувствовала, что снова краснею. А он вдруг поспешно отвел глаза… Тогда Лидия Николаевна сказала:
— Помощь вам прибыла, Анатолий Кузьмич.
Он пожал ей руку, спокойно улыбнулся — на щеках его вздулись бугристые желваки и лицо стало некрасивым, — протянул руку мне — она была маленькой, сухой и сильной, — сказал негромко:
— Локотов, — и тотчас пошел по проходу между стендами в дальний конец зала.
Все смотрели вслед. А он шел неторопливо, пружинистым, легким шагом, как-то странно выделяясь в рабочей обстановке лаборатории. Широкоплечий мужчина молча и угловато двинулся за ним, а пожилой, с бабьим лицом притворно игриво взял Лидию Николаевну под-руку и, видимо, для того, чтобы разрядить обстановку, нарочито приподнятым голосом проговорил:
— Ну, Лидочка, опять, значит, вместе будем? — И, смешно перекосив лицо, оглянулся по сторонам, будто приглашая всех посмотреть на него, но тут же отпустил руку и сразу забыл о Лидии Николаевне — она даже ничего не успела ответить ему — и совсем уже другим тоном, очень увлеченно заговорил: — Нет, вы понимаете, какая чепуха! Заказал вчера справочники в библиотеке, прихожу сейчас, а они, конечно, мою заявку потеряли. Ну, народ!.. А вот в войну, помню, приезжаю я в интендантство…
Он все время двигался, круто поворачивался, округло поводил руками. Колик подмигивал мне: «Пронесло!..» Рыжая девушка — я потом узнала, что это инженер Женя Боярская, — поспешно встала из-за стола, приветливо поглядывая на меня, подошла к нам. Парень в очках — Туликов, один из инженеров, — секунду внимательно смотрел на суматошного мужчину, потом спрятался за доску. Лидия Николаевна нетерпеливо дотронулась до руки говорившего:
— Яков Борисыч, так кого выручать надо?
— А?.. — Он спохватился, снова взял ее под руку. — Меня, меня!
— Значит, у вас центрифугу порвало? — язвительно спросила она.
— Почему только у меня? — Он засмеялся, ничуть не смутившись. — У нас с Женечкой, у нас! — весело договорил он и взял Боярскую тоже под руку.
— А я вот помощницу себе прихватила, — сказала Лидия Николаевна.
— Очень приятно! Очень приятно! — Он протянул мне пухлую руку. — Суглинов! — и тотчас стремительно, почти бегом бросился по проходу.
Мы пошли за ним. Лидия Николаевна и Женя перемигнулись, глядя ему вслед.
В конце зала стояли рядом два больших письменных стола. За одним, расставив локти, как-то очень прочно сидел Локотов, задумчиво вертел в пальцах карандаш, рассматривал какую-то схему. На одном углу стола аккуратной стопочкой лежали книги, на другом — логарифмическая линейка, больше ничего не было. Сбоку примостился тот угловатый — это был старший инженер Коробов — и негромко, сипловатым баском что-то говорил Локотову. На втором столе лежали две чертежные доски, поверх них в беспорядке были навалены листы чертежей. Я поняла, что это наше рабочее место. Суглинов, подталкивая нас с Лидией Николаевной к столу, торопливо говорил:
— Вот! Здесь! Кальки придется заново!.. Анатолий Кузьмич, — почти крикнул он вдруг Локотову, — гидропривод надо ставить! — Он обвел нас торжествующим взглядом, пошел к Локотову, тут же вспомнил о нас, досадливо обернулся: — Женя вам все покажет! — Подошел к столу Локотова — тот внимательно, спокойно смотрел на него, — взял стул, тяжело плюхнулся, потянулся к схеме, наваливаясь животом. — На стыке мощностей а?!
— Это еще надо обкумекать!.. — недовольно начал Коробов.
— Правильно. Смотрите. — Локотов стал что-то чертить карандашом. — Это вы правильно, правильно, Яков Борисыч…
Я посмотрела на Женю и Лидию Николаевну, покрутила пальцем у виска, спросила:
— Яков Борисыч того?..
— Он талантливый инженер, — уважительно и негромко ответила Женя.
— Ты бери инструмент, работай! — почему-то сердито проговорила Лидия Николаевна.
— Устраивайтесь поудобнее, — сказала Женя, разбирая чертежи. — Вот смотрите… — И стала тихо, толково объяснять, что нам надо делать.
Я сначала слушала ее, потом перестала и просто смотрела на ее ловкие руки с маникюром, скромное платье, видное из-под отворотов халата, белую длинную шею, милое лицо, высоко взбитые волосы. Следила за ее удивительно плавными и красивыми движениями. Вот ведь, инженер, научный работник, а встретила б ее на улице — никак бы не подумала…
Потом я стала смотреть по сторонам. Локотов, Суглинов и Коробов все разговаривали о чем-то. Этот Суглинов очень странный, а его слушают и Коробов и Локотов. Трудно все это понять. Таких, как Суглинов, я еще не встречала. И таких, как Локотов, тоже. Смотрела на его экономные, уверенные и неторопливые жесты, слышала сдержанный голос, видела его подтянутую фигуру, от которой так и веяло чистотой, воспитанностью, изысканностью, и проникалась все большим уважением к нему, даже почтительностью. Наверно, настоящие ученые и должны быть такими.
И улыбнулась, заметив, что Коробов во всем старается подражать Локотову. Куда ему, верста коломенская…
Инженер Туликов молча и сосредоточенно работал за доской. Тоже сразу видно, что умный человек, хоть, кажется, и злой. Ну а Колик Выгодский — тип мне известный, я его, кажется, где-то на танцах встречала…
Так вот, значит, какие они, ученые, как у них все…
— Ты что, в цирке? — отрывисто спросила меня Лидия Николаевна. — Глаза пялишь, как на чудо! — И кивнула на доску: — Работай!
Женя улыбнулась мне и своей ловкой, красивой походкой, чуть поводя плечами, пошла к своему столу.
Этот первый день в лаборатории прошел для меня совсем незаметно. Но я успела ощутить особую атмосферу настойчивого труда, значительного и сложного, хотя никто и словом не обмолвился об этом. Я и в школе знала слово «творчество», но только тут начала догадываться, что оно означает. Точно прикоснулась к какому-то иному миру. Сильно завидовала людям, работавшим здесь, и казалась себе маленькой, глупой, ничего не знающей и не умеющей. И старалась копировать как можно лучше. Я и в чертежке пыталась сама разбираться в сложностях чертежа, но если не получалось, я шла к Лидии Николаевне, а теперь мне почему-то было стыдно делать это.
Еще утром, до обеда, в лабораторию к Локотову пришли двое мужчин, пожилых, солидных. Я потом узнала, что они называются, как и в ателье, заказчиками.
Разговаривая с ними, Локотов держался скромно, но уверенно. Его, казалось, совсем не смущало, что пришедшие почти в два раза старше, чем он. А они сидели перед его столом, внимательно слушали, что-то нерешительно возражали, тут же соглашались с ним и вообще выглядели как младшие. И мне почему-то нравилось, что они так относились к Локотову. И хотя он, наверно, был старше меня на каких-нибудь пять лет, я бы никак не смогла назвать его иначе, как по имени-отчеству, и совсем уже невозможным казалось очутиться вместе с ним в обычной обстановке: на улице, дома, в кино или тем более на танцах.
Оставаясь один, Локотов или писал, или вычислял что-то. И сидел за столом все так же подтянуто- прямо, и выражение лица его было сосредоточенно-вдумчивым. Еще я заметила, что он редко улыбается. Неужели знает, что становится некрасивым? Неужели для него, умного и волевого, настоящего ученого, такой пустяк имеет значение?
К Коробову он относился тоже сдержанно, уважительно. Только иногда при разговоре с ним в темных глазах его мелькало не то чуть насмешливое, не то слегка пренебрежительное выражение. Может быть, он замечал усилия Коробова стать похожим на него, подражать ему? Мне казалось, что хотя Локотов и подсмеивается внутренне, но доволен стремлением этого сотрудника быть во всем аккуратным и собранным, как он сам.
Наверное, Локотов не одобрял суетливости Суглинова, его невнимания к своему костюму, обсыпанному пеплом, рубашке с несвежим воротничком. Но к словам его прислушивался очень внимательно, видно, уважал его как работника.
С Боярской и Туликовым он разговаривал весело, шутливо, как равный. Но в разговоре с ним сами они были менее шумливы, чем обычно: чувствовали, что он начальник.
