возрасте сорока пяти лет, почти в том же возрасте, что и Джафар. Незадолго до этого Харун приказал подвергнуть его пыткам, чтобы он признался, где спрятаны богатства его семьи и близких. После двадцати ударов бичом Фадл умер бы тогда же, если бы о нем не позаботился некий человек, заключенный в ту же тюрьму. Он написал следующие строки: «Только к Богу в нашей скорби мы возносим молитвы, ибо лекарство от наших страданий и печалей в его руках. Мы оставили этот мир и все же еще пребываем в нем. Мы не числимся ни среди мертвых, ни среди живых». Похороны Фадла стали поводом для проявлений сочувствия к нему и Бармакидам. Зубайда почтила его память личным присутствием вместе с наследным принцем Амином и многочисленными сановниками. Узнав о смерти Фадла, Харун ар-Рашид сказал: «Моя участь близка к его участи!» — так как астрологи предсказали ему, что его молочный брат окажется в могиле чуть раньше его, и это пророчество оправдалось.
Муса и Мухаммед, два других сына Яхьи, оставались в тюрьме до восшествия на трон Амина, который их освободил. Все имущество представителей опального рода в Багдаде, Ракке и провинциях было конфисковано, и ту же участь разделили их родственники, друзья и слуги. Под арестом оказалась мать Фадла Зубайда бинт Мания, Дананир[63], знаменитая певица и вольноотпущенница Фадла, и другие женщины из числа их рабынь, однако детей Фадла, Джафара й Мухаммеда, а также мать Яхьи и Джафара пощадили. Еще тысяча женщин, детей, вольноотпущенников и клиентов Бармакидов были убиты, их дома снесены, а все, что им принадлежало, натурой и деньгами, отошло в казну.
Падение Бармакидов и жестокое обращение, которому подверглись главные члены семьи, получили огромный резонанс в Багдаде и по всей империи. Радости не испытывал практически никто, кроме, разве что, их врагов. «Поведение Харуна вызвало общее неодобрение, — сдержанно отмечает Табари. — Память об этом не сотрется до дня воскресения, и нам известно, что наказание, постигшее Бармакидов, не было деянием, исполненным политической мудрости». Поэты стали выразителями общих чувств. Многие элегии дошли до наших дней. Все они выражают сожаление о гибели этих мудрых и великодушных людей, чьи имена оказались неразрывно связаны с минувшей эпохой.
«Остановимся и дадим отдых нашим коням. Больше нет благодетелей, больше нет ходатаев. Скажи щедрости: ты умерла вместе с Фадлом, скажи горю: ты можешь показываться каждый день»
«Удача покинула сыновей Бармака, не сохранив ни одного из них нам на радость. Они владели всеми богатствами и заслуживали того, чтобы ими владеть, но все их богатства покинули мир вместе с ними»
«Светоч щедрости угас, рука дающего оскудела, океан великодушия отхлынул с тех пор, как больше нет Бармакидов. Звезда этой семьи, которая указывала караванщику верный путь, больше не светит над горизонтом»
«Они украшали землю, как невесту, а сегодня покинули ее во вдовстве. Джафар был визирем наместника, поставленного Богом, он блистал мудростью, достоинством и славой. Весь мир покорялся ему, на суше и на море. Его гений правил империей, и он заставил всех уважать свою волю […] Он содержал мир под своими крыльями, и он надеялся на необыкновенно долгую жизнь, когда судьба увлекла его в бездну. Пусть Небо сохранит нас от подобного несчастья»
Времена Бармакидов очень быстро стали расцениваться как золотой век аббасидского халифата, который, в свою очередь, отождествился с правлением Харуна ар-Раши-да. «Тысяча и одна ночь» воспевает эту эпоху, которую последующие поколения стали воспринимать с ностальгией, в следующем известном отрывке:
«Род Бармакидов был для их времени сродни украшению на лбу и венцу на голове. И судьба расточала им свои самые заманчивые милости, и осыпала их своими самыми прекрасными дарами. И Яхья и его сыновья стали сверкающими светилами, бескрайними океанами щедрости, бурными потоками милостей и дождями благодеяний. Их дыхание оживотворяло весь мир, и империя достигла высочайшей вершины своего величия.
И они были пристанищем для скорбящих и прибежищем для обездоленных. И именно о них поэт Абу Нувас, в числе многих, сказал: «С тех пор, как мир вас утратил, о сыновья Бармака, на дорогах в утренних и вечерних сумерках больше нет путников»
Они действительно были мудрыми визирями, прекрасными правителями, наполнявшими государственную казну, красноречивыми, сведущими, непреклонными, умудренными опытом и великодушными. Они были источниками довольства, благотворными ветрами, пригонявшими дождевые тучи, которые дают земле плоды. И, в основном, благодаря их обаянию имя и слава Харуна ар-Рашида прогремела от нагорий Центральной Азии до чащи северных лесов и от Магриба и Андалусии до дальних границ Китая и Татарии».
Слава Бармакидов на Востоке оставалась неизменной и по прошествии нескольких веков. Выражение «времена Бармакидов» издавна означает «все, что есть хорошего, и высшую степень благополучия и изобилия». Еще в XVII в. испанский историк Маккари пользовался прилагательным бармаки для обозначения «всего, что было достойно века Бармакидов»[64].
Опала и падение Бармакидов уже двенадцать веков является предметом многочисленных домыслов. Выдвинуто множество объяснений жестокости, проявленной Харуном по отношению к людям, которым он был многим обязан, и один из которых являлся его «отцом», другой — молочным братом, а третий — самым близкими из друзей. Три поколения этого рода преданно и со знанием дела служили Аббасидам. Сам же Харун так и не раскрыл причин наказания, которое постигло Бармакидов. Однажды, когда его сестра Улайя спросила его, почему он приказал убить Джафара, он ответил: «Если бы я подумал, что самая близкая к моему телу одежда знает об этом, я бы ее разорвал», и в другой раз: «Если бы я узнал, что моей правой руке известна причина, я бы ее отрубил». Таким образом, казнь самого дорогого его сердцу человека не имела иного объяснения, кроме внезапной вспышки гнева.
Однако многочисленные свидетельства доказывают обратное. Согласно Джахизу[65], один из приближенных Харуна — возможно, Масрур-меченосец — рассказал, что в Мекке он был «совсем рядом с Харуном ар-Раши-дом — наши одежды соприкасались, — когда он, притронувшись к завесам Каабы, он сказал, обращаясь к самому Господу: «Мой Бог, я как милости прошу у тебя, чтобы ты погубил Джафара ибн Яхью»». Другие указания свидетельствуют в пользу решения, которое было принято без спешки в течение ряда лет, возможно, под влиянием врагов Бармакидов. «Все те, кто имел на них жалобы, следили за их поведением и доносили халифу об их проступках, и память о них копилась в его сердце», — говорит Табари. Задолго до их гибели их уже окружала атмосфера недоверия. Однажды халиф упрекнул Яхью за то, что тот явился к нему, не спросив разрешения, хотя это было обычной практикой. В другой раз он с гневом заметил своему врачу, что Яхья ведет государственные дела, не ставя его в известность, и действует по собственному усмотрению. Что касается Фадла, то у него было время заметить, как его постепенно освобождают от обязанностей, и Джафар тоже мог задолго до трагедии ощутить, что отношение к нему изменилось. Постигшая их опала не была следствием каприза властелина; он долго вынашивал это решение по мере того, как в нем постепенно росло раздражение против людей, которые слишком хорошо ему служили и в различных обстоятельствах предпринимали шаги, не встречавшие его одобрения, и часто поступали так, как будто он не существовал.
Пораженное ужасной смертью Джафара народное воображение тотчас же расцветило ее романтическими мотивами, скорее, трогательными, нежели точными, их не замедлили подхватить
