– А с этим-то что будем делать?
Юра, который, с трудом ворочая мозгами, наконец сообразил, в чем его обвиняют, ответил:
– Может, тебе для начала стоит… все это… хотя бы обратно надеть?
– А это ты видел? – И она опять ткнула ему в нос оторванной лямкой бюстгальтера.
– Ну уж трусы-то с чулками можно надеть…
– Можно, конечно… А ты, пожалуй, надевай брюки, потому что пора идти сдаваться.
– В смысле? – Майоров хотел саркастически прищуриться, но мозг опять прошила жгучая молния, и сарказм пришлось оставить до лучших времен.
– А в том смысле, что мы с тобой теперь практически… муж и жена! – с большим подъемом ответила Ермакова. – И скрывать я это ни от кого не собираюсь. Да и не скроешь… – Таня при этом так выразительно провела рукой по своему животу, что Юра, уже не обращая внимания на болезненные всполохи в мозгу, почти крикнул:
– Да что ты несешь?! Я никогда раньше… да я и не знаю, как это делается!
– Хватит врать! Ночью у тебя все очень здорово получалось!
– Врешь!
– Тебе принести справку от гинеколога? – спросила Таня. У нее саркастический прищур получился довольно легко, хотя голова тоже была не совсем в порядке. При этом она очень боялась, что Юра потребует каких-нибудь доказательств в виде капель крови на белье или плаще, исполняющем роль простыни. Но он не потребовал. Он только огорченно пробормотал:
– Ну… прямо не знаю… это атавизм какой-то… память предков… Я такого никогда не делал… Да и потом… – Он вскинул на нее совершенно очумелые глаза. – Даже если такой грех со мной произошел, не обязательно ведь прямо с первого раза будут какие-то последствия…
Таня перестроилась с саркастического лада на романтический и с большим чувством произнесла:
– Я же тебя люблю, Юрочка, ты же знаешь! А потому все наверняка получится! Ведь для меня счастье – иметь от тебя ребенка! Я слышала, как мама рассказывала своей подруге, что, когда была беременна мной, ее начало тошнить прямо с первой минуты. Так вот, меня, представь, тоже уже подташнивает!
Тане очень непросто дался этот текст. Слова «беременная» и «ребенок от тебя» такие неприличные, а тут пришлось их произнести, да еще и при парне. Но для дела это было нужно, и она себя заставила. Майоров скептически заметил:
– Скорее всего, ты тоже перепила вчера у Любки, вот тебя и подташнивает! Меня, знаешь ли, не просто подташнивает, а здорово тошнит, но вряд ли я… беременный…
– Шутки тебе все! – уже без всякого притворства вскричала Таня и резко поднялась. Потом резко вытащила из-под Майорова свой превратившийся в тряпку плащ, распихала так и не надетое белье в его карманы и решительным шагом пошла к лазу, ведущему с чердака на лестницу. Ермакова понимала, что первый тайм выиграла. Теперь надо суметь выдержать остальное, нигде не сбиться и все сделать правильно.
– Да, так получилось… – потупив взор, добавила Ермакова, рассказав Лане Кондратенко о том, что будто бы произошло на чердаке их дома после вечеринки у Михалковой.
– Не может быть… – еле ворочая языком, произнесла Лана и сделалась бледной, как голубоватые обои в комнате, с которыми краски ее лица совпали тон в тон.
– Что? Ты беременна от него?!! – вскричала Ермакова и тут же закусила губу. Во-первых, вопль был таким громким, что, услышав его, в комнату вполне могла ворваться кондратенковская мамаша. А во- вторых, непременно надо добавить слово «тоже». К счастью, Ланина мать, видимо, ничего не услышала, громыхая в кухне кастрюлями, и Таня, не дожидаясь ответа подруги, на всякий случай повторила вопрос, но уже с необходимым словом: – Ты тоже беременна от него?
Лана отрицательно качнула головой, и из ее глаз посыпались слезы.
– Ланка, ну… ты не плачь… – Ермакова даже сочувственно погладила ее по плечу. – Ну что же делать… Ты же не хочешь, чтобы я избавлялась от ребенка, правда?
– Правда… – едва прошелестела Лана и попыталась унять слезы, поскольку понимала, что в очередной раз придется давать объяснения, если мама их увидит.
– Да-а-а-а… Вот ведь как получилось: твои родители тебя уберегли от этого, а мои – нет… Похоже, придется выходить замуж за Майорова.
– Но ты же его не любишь! – воскликнула Лана, и ее глаза опять наполнились слезами.
– Ничего. Он мне не противен. Стерпится – слюбится. Ребенку нужен отец. Ты же это понимаешь?
Лане пришлось опять кивнуть.
– Родители уже все уши прожужжали о том, чтобы я от ребенка избавилась, Юркины предки приходили с деньгами и обещали устроить к самому хорошему врачу, но я не согласилась. Никто меня не может заставить сделать… аборт… – При слове «аборт» Ермакову передернуло, будто ей пришлось процарапать его железом по стеклу. Тем не менее она решила еще раз его произнести. Таня уже почти верила в то, что в ее чреве живет ребенок, а потому надо потихоньку привыкать ко всяким взрослым словам. – Да, я никогда не сделаю… аборт!
– А что Майоров? – тихо спросила Лана. – Что он говорит?
– А что он особенного скажет? Не может же он послать меня на аборт! Порядочный же человек! Сам натворил – сам и должен отвечать!
– То есть он согласен жениться? – опять еле слышно спросила Кондратенко.
– Куда он денется… – несколько неопределенно ответила Таня, надеясь, что подруга не станет ничего уточнять. Та действительно не стала, и Ермакова поспешила добавить: – Пойду я, Ланка… Тошнит, прямо не могу… Мать дома теперь все время морсик клюквенный готовит. Очень помогает.
Выйдя из квартиры подруги на лестницу, Таня прислушалась к себе. Вроде ее и впрямь тошнит… Может, в самом деле что-то было ночью? Нет, не может быть! Вовсе не до такого состояния она напилась, чтобы ничего не чувствовать. Да если бы Юра только ее поцеловал, она сразу бы откликнулась… А если бы еще что-то – тем более…
Юра Майоров действительно не посылал ее на аборт, но жениться отказался наотрез. Сказал, что ребенка обязательно обеспечит, поскольку сразу после школы пойдет работать, а учиться станет заочно, и больше с Таней общаться не желал. Она иногда звонила ему и говорила, что плохо себя чувствует, за что он тоже несет ответственность.
–?Что мне для тебя сделать? – спрашивал Юра.
– Хотя бы погулять со мной, – отвечала Ермакова, но Майоров совершено справедливо замечал ей, что пока еще она вполне способна гулять самостоятельно.
Поскольку Таня была заинтересована в том, чтобы об истории с мнимым ребенком узнало как можно больше народу, она вполне прозрачными намеками поделилась этим с самыми болтливыми девчонками класса, и скоро школа загудела, как городской рынок. С Таней проводили душеспасительные беседы и классная руководительница, и директриса, и даже русачка, Мария Константиновна, которую привлекли к делу потому, что она могла извлечь много положительных примеров из закромов советской литературы и как-то воздействовать ими на оступившуюся ученицу. Ермакова была непреклонна. Она отвечала всем одно и то же:
– Я все равно буду рожать!
– Но ведь тебе надо как-то закончить школу! – ужасалась директриса. Она и готова была понять десятиклассницу Ермакову, и даже устроить той обучение на дому, когда у нее, как говорится, живот на нос полезет, но что-то ей во всей этой истории не нравилось. Она помнила, как Антонина Кузьминична Чеснокова приводила в ее кабинет эту Татьяну вместе с Майоровым и Кондратенко. Помнила, как Ермакова отказалась от молодого человека, а также то, с каким жаром говорила о своей любви Светлана. Да и сам Майоров, похоже, был влюблен именно в Кондратенко. С ней же он до этого происшествия и ходил по школе чуть ли не за ручку и с самым счастливым лицом. Как же он так опростоволосился? Почему же Ермакова, а не Кондратенко носит его ребенка, если это дитя все же майоровское? Конечно, было бы лучше, если бы никто никаких детей не носил, но если уж носят, так носили бы… Заплутав в разных вариациях глагола «носить», Лидия Ивановна от своих любимых очков подняла глаза на Таню, которая дерзко ответила ей: «Ну и что!» – и спросила:
– А ребенок-то тебе нужен?
