Произнеся эту, как ей показалось, щемяще трогательную фразу, Татьяна хотела встать из-за стола, потому что уйти надо было красиво и, главное, вовремя. Навязываться нельзя. Хватит и того, что она сама зазвала Майорова в кафе. При этом пришлось довольно долго выслеживать Юру, изучать его распорядок дня и привычки, чтобы их столкновение на улице выглядело случайным и чтобы он сразу согласился по старой дружбе посидеть с ней несколько минут в кафе, которое она приглядела недалеко от его дома.
– А если я так и не оценю? – вдруг жестко спросил он.
Ермакова все же поднялась, как собиралась, и очень мягко, в отличие от него, ответила:
– Это ничего… Я привыкла тебя просто ждать… – Порывшись в сумочке, она вытащила какую-то квитанцию, быстро написала на ее обороте свой телефон, положила на столик возле Юриного бокала, сказала: – Вот… Если вдруг надумаешь, звони. Договоримся, как передать ключ… – и быстрым шагом, не оглядываясь, пошла прочь из кафе.
Ей очень хотелось оглянуться, очень… Но она себе запретила, потому что это не играло бы на образ. Она должна остаться в памяти Майорова нежной и самоотверженно любящей. А если им с Ланкой негде проводить время, что, конечно же, проблема номер один, то он обязательно попросит ключ. Надо просто заставить себя дождаться этого. Уж ей ли не знать мужчин! Да они маму родную продадут ради плотских утех!
И она дождалась… Через пару недель, когда она вообще-то уже почти отчаялась, Майоров позвонил. Для передачи ключа и уточнения месторасположения дачи условились встретиться на одной из автобусных остановок.
– Когда вы поедете? – спросила Ермакова и тут же добавила: – Мне надо знать, чтобы не позволить в этот день нагрянуть туда Володе… сыну… У него тоже ключ есть.
– Завтра, – буркнул Майоров.
– Все поняла. Завтра Володьки там не будет! – ответила она и тут же юркнула в открывшиеся двери кстати подъехавшего автобуса. Быстрый уход после передачи ключа тоже работал на образ женщины, готовой на все ради счастья любимого человека.
Ермакова не могла позволить себе спросить, в какое время Майоров предполагает повезти Ланку на дачу. Завтра четверг, рабочий день, но вряд ли они поедут в Солнцево после работы. Если уж ехать, когда он не занят на работе, то лучше в выходной. Раз едут в будни, значит, Юрка как раз собирается вернуться домой как обычно. Ланка в школе освобождается где-то после двух. Конечно, четверг у нее может оказаться вообще выходным, как у учителей бывает, но в любом случае они останутся на даче часов до четырех, пока Чесноков работает. Иначе чего и тащиться в Солнцево… Значит… значит… нагрянуть туда лучше всего часа в три, в начале четвертого! Возможно, конечно, что ее расчеты неверны, но попытать счастья стоит!
Расчеты оказались верны. Татьяна Ермакова увидела на крылечке дачного домика грязные следы. Рано утром прошел ливень, а потому пройти по участку до крыльца, не запачкав обуви, было невозможно. Передвигаясь так, чтобы ее нельзя было заметить в окно домика, Татьяна проскользнула в летнюю кухоньку, откуда собиралась наблюдать за происходящим. Она закрылась изнутри, чтобы любовники, вышедшие из дома и решившие зачем-нибудь дернуть дверь в это весьма нелепое сооруженьице, в него не попали. Но они не собирались выходить из дома и что-то зачем-то дергать. Они были заняты… Когда Ермакова представляла, чем, у нее сводило скулы от жалости к себе и от бессильной ярости. Ей хотелось разрыдаться в голос и перебить на собственной кухоньке все чашки-плошки, но она не могла этого сделать, чтобы шумом не спугнуть Ланку с Майоровым. Она, Татьяна, разработала такую сложную комбинацию вовсе не для того, чтобы сорвать ее, еще толком и не начавшуюся.
Впрочем, удача сегодня была явно на стороне Ермаковой. Все получалось именно так, как задумано, а потому она окончательно уверилась в том, что поступает правильно.
Минут через пятнадцать к калитке подошла медноволосая женщина в узеньком драповом пальтишке цвета охры, красиво подчеркивающем ее стройную фигуру. Она нерешительно потопталась возле калитки, с опаской огляделась по сторонам, не обнаружила ничего, что могло бы ее смутить, и осторожно, продолжая оглядываться, пошла к крыльцу. На крылечке она опять постояла пару минут, видимо, собираясь с духом, потом все же взялась за ручку двери и скрылась в доме. Именно в это время к калитке подъехала машина, из которой выскочил мужчина в светлой куртке. Он даже не думал оглядываться по сторонам. Видимо, его совершенно не интересовал вопрос, видит ли его кто-нибудь и что при этом может подумать. Он рысью проскочил участок, взлетел на крыльцо и вслед за женщиной скрылся в домике.
Ермакова, не отводя глаз от крыльца собственной дачки, глотнула воды прямо из носика чайника, благо кухонька была такой маленькой, что ей для этого даже вставать с табуретки не пришлось, достаточно протянуть руку.
Из домика долго никто не выходил, или Татьяне на нервной почве просто казалось, что минуты ползут, как садовые улитки. Она все еще продолжала глотать невкусную застоявшуюся воду из чайника, когда на крыльцо вылетела медноволосая женщина и сразу побежала прямо по грядкам к кухне. Ермакова выронила почти пустой чайник, но он не произвел никакого шума, потому что плюхнулся к ней на колени, выпустив из носика тонкую струйку воды. Было ясно, что жена Майорова совершенно не разбирает, куда бежит. Куда ноги несут. Татьяна еще раздумывала, не стоит ли открыть дверь и втащить несчастную женщину в кухню, как на крыльце дачи появился Чесноков. Он нервно повел шеей, огляделся по сторонам и, обнаружив искомое, в два прыжка нагнал медноволосую. Он так резко припечатал ее к хлипкой двери, что Ермакова испугалась, как бы та не выскочила из петель и эти двое не ввалились бы в кухню. Она даже отскочила в испуге к стене, но дверь выдержала.
– Не делайте глупостей! – услышала она голос Чеснокова.
– Какое вам дело до того, что я собираюсь делать?! – громко выкрикнула в ответ жена Майорова.
– У вас же дети!
– Какое вам дело до моих детей?!
– Вам должно быть до них дело!
– Послушайте… оставьте меня в покое… – Жена Майорова проговорила это таким тусклым голосом, будто и не она только что кричала. Ермаковой это очень не понравилось. Она должна продолжать кричать, плакать, рвать на себе волосы, грозиться выгнать гулящего мужа из дома. А медноволосая женщина между тем добавила: – Если вас не тронуло, что ваша жена в постели… с другим, то я… то мне… этого не перенести…
– Меня тронуло… – отозвался Чесноков, – очень даже тронуло… Но я всегда знал, что она меня не любит… терпит только… а потому всегда ждал чего-нибудь подобного…
– Вот видите… Мы с вами в разном положении. Я-то была уверена, что муж меня любит…
– Неужели уверены? Да эти двое были влюблены друг в друга еще в школе! Просто у них не сложилось… Не могли вы быть ни в чем уверены!
– Почему же вдруг не могла… Я ведь не знала, про его школьную… любовь… – Женщина, наверно, пристукнула по двери кулачком, потому что та довольно гулко отозвалась. – Хотя… вы правы… муж, пожалуй, никогда не говорил мне о любви, но мне казалось, что все и так ясно…
– Вот видите!
– Ну… вижу… И что? Что мне теперь с этим делать?
Некоторое время за дверью кухни молчали, потом Чесноков произнес:
–?Думаю, нам с вами надо дать им… свободу…
– Да? А как все объяснить детям? И вообще: как жить дальше?! Я же сразу сказала, что лучше не жить! – В голосе жены Майорова опять зазвенели истеричные ноты. Потом возле двери послышались какие-то не очень понятные Ермаковой звуки, и голос Евгения произнес:
– Пойдемте-ка отсюда… У меня машина… Мы все решим…
Татьяна приникла к окну своей кухоньки и увидела, как Чесноков, обняв женщину за плечи, повел ее, нетвердо ступающую, по участку к калитке. Когда машина отъехала, Татьяна, все так же соблюдая осторожность, вышла из кухни и задворками отправилась к остановке автобуса. Она знала, что в ближайшее время его не будет, но на остановке иногда дежурят дачники со своими автомобилями, желая подзаработать.
Ермакова шла и никак не могла сообразить, получилось ли все именно так, как она и хотела, или что-то засбоило на каком-то этапе. По всему выходило, что засбоило… И не на этапе, а на Женьке Чеснокове! Он
