ей не показалось.
– Думаешь, у нас получится? – жалобно спросила она.
– У нас все получится. Уж нас-то я знаю, Мухина. Мы не подведем! – убежденно произнес Генка. – Ты мне верь.
И она кивнула, что, мол, верит.
Ей только надо было как-то все в голове уложить… Или – ну ее, голову? Хоть раз в жизни сделать что-то просто так… Смеясь и ничего не опасаясь…
Она так и сидела, все еще держа на коленях альбом для зарисовок, машинально вырисовывая некое платьице, пришедшее в голову, пока звучала любимая песня Генкиного деда.
– Я хочу следующую коллекцию сделать по мотивам фестиваля. Того, что был в пятидесятые годы, – вдруг совсем не в тему заговорила Птича. – А вы помните то время? Как на самом деле одевались? Что люди чувствовали?
– Время помню. Как одевались – это тебе жених твой с чердака подшивку журнала «Работница» принесет. Бабушка его собирала. Ничего не позволяла выбрасывать. Поищи там, Ген, за пятьдесят седьмой год подписку.
– Может, завтра? Я сегодня мытый, а там пыль, – огорчился Генка.
– Да, пусть завтра. Вы лучше сами мне расскажите, что помните, – попросила Мухина.
– Я за модой не слежу. Но тогда, помню, все покупали такие яркие пышные юбки. Назывались «фестивальные». Красиво выглядели.
– Вот так? – спросила Сана, показывая свой набросок.
– Почти. Еще пояс широкий нарисуй. Талия узкая, юбка широкая…
– А цвет? Основной тон какой?
– Красный. Это точно помню. И на красном фоне полоски, зигзаги… Да он завтра тебе все найдет… Отдохни. Чайку еще хочешь?
– Вот так – похоже? – Сана снова показала исправленный рисунок.
– Почти один в один. Молодец, девочка! Настоящий профессионал, – похвалил дед.
Они снова принялись неспешно «гонять чаи», словно привыкая к тому новому, что только сейчас родилось из смеха и слов.
Вроде ничего и не произошло. Но – слова были сказаны. И обещание было дано. Значит – все поменялось. И они стояли у начала новой дороги. Понимали, что пойдут по ней. И – не спешили. Переводили дух.
Вечер еще оставался светлым. Только слегка посвежело.
Тишина стояла удивительная. Такая, что издалека, со стороны деревни за рекой, слышалось мычание коров, которых вели по домам с пастбища.
А вот донесся звук приближающейся машины. Этот рокочущий шум разрушил естественную благодать живых природных звуков. Все трое, сидящие на прогретой дневным солнцем веранде, посмотрели на дорогу. Мимо их ворот медленно-медленно проползла машина, показавшаяся Птиче знакомой.
Нет, не может быть…
Она даже слегка тряхнула головой, отгоняя возникшую мысль.
Генка чутко отреагировал на это едва заметное движение.
– Это твой поехал, – почему-то шепотом проговорил он.
Не спросил, а вполне утвердительно произнес.
– Нет, – отозвалась Птича. – У него совсем другая машина. А на чужих машинах он принципиально не ездит. Брезгует, говорит. Пахнет там как-то не так. Но эту машину я знаю. Правда, этого не может быть…
– Ладно. Подожди. Разберемся, – пообещал Генка и устремился к воротам.
И вот через совсем короткое время (сколько потребовалось машине, чтобы развернуться и подъехать к Генкиному забору), Птича увидела того, кого ну уж никак не ожидала тут повстречать.
– Не может быть! – сказала она громко и побежала ему навстречу.
Приятный ужин у воды
– Ну что? Соскучился без нашей жены? Веселей!
Габриэлла впорхнула в прихожую такая свежая, благоухающая, словно и не стояла эта немыслимая жара. Она наверняка сама чувствовала, как хороша сегодня, оттого и была весела и легка.
У Славика словно гора с плеч упала при виде этой Санкиной подруги. Хороша! На самом деле хороша.
Вот он как-то совсем недавно думал об их жизни с женой. О том, что она его словно приворожила, околдовала. Он все эти годы никого не хотел. Именно так, по-мужски, – никого не хотел, кроме собственной законной жены, которая вообще, похоже, никого не хотела. И чем меньше хотела она, тем яростней оказывалось его желание.
Иногда он думал, глядя на своих коллег, слушая их рассказы о похождениях на стороне, что неплохо бы и ему… Нашел бы себе какую-нибудь телочку, заселил бы в съемной однушке и заезжал бы в любой момент, как желание одолеет.
Однако – все дело оказывалось именно в желании. Не возникало это проклятое желание – иметь какую-то паршивую, всегда готовую бабу, когда рядом с ним находилась жена. Доступная. И – недоступная совершенно.
Он же не чурбан. Он чувствовал. И даже порой понимал, почему и каким образом она стала с ним такой, как сейчас. Но мыслить в подобном направлении Слава себе позволить не мог. Слишком горькие получались рассуждения.
Он сказал себе: я такой.
У меня такой характер.
Я – глава. И все будет по-моему. Менять себя я не собираюсь.
А от нее – что от нее нужно? Пусть остается такой, как есть. Пусть. И ребенка я ей все равно сделаю. Врачи говорят: все в порядке. Стало быть – получится этот ребенок, куда денется. А уж потом… Потом дудка точно окажется в моих руках. И плясать ты, женушка, будешь под мою музыку.
Порой ему очень хотелось ее разлюбить. Вернее, нет… Перестать хотеть. Вот! Чтобы она стояла для него наравне со всеми, чтобы он брал не одну ее, а и других. А к ней появилось бы равнодушие…
Не выходило равнодушия. Вспышки гнева – да. Сами собой накатывали. А так – чтобы вот плюнуть, растереть и разрядиться с другой, на все готовой… Нет! Не выходило никак.
– Ну, что, верный муж? – лукаво спросила Габриэлла, глядя, как поправляет Ростислав волосы перед зеркалом, берет ключи от машины. – Проголодался?
Она так произнесла это «проголодался»… Так двусмысленно.
Славик подумал, что мог бы сейчас, прямо тут, в прихожей взять ее.
Лето, платье на ней – смех один.
Он подумал, отогнал мысль, но она вернулась.
– Проголодался! – ответил он вполне в духе вопроса и распахнул перед гостьей дверь.
Замечательное местечко выбрала Габриэлла для дружеского ужина с чужим мужем. А что ж! Опыта ей не занимать. Он же должен на что-то пригодиться?
Они сидели в тишине, их ресторан-кораблик чуть-чуть покачивался, от воды веяло легкой прохладой, вдали кричали утки…
Салат, легкое белое вино в запотевших бокалах, спокойный, ни к чему не обязывающий разговор.
И вокруг – никого. Все на дачах, а то и у моря… Это же безумие – в такую жару в городе торчать. Впрочем, именно в это время года в городе как раз очень даже хорошо живется: пусто, пробок нет, газоны, цветы… Можно даже отправиться гулять на всю ночь по Бульварному кольцу, как когда-то в юности… Идти, целоваться, шутить…
Габриэлла мило, деликатно ведет беседу.
– Ты в последнее время немножко… сам не свой, я бы сказала… У тебя все в порядке, Слав?
– Да… В порядке, – не очень уверенно отвечает Ростислав, глядя на свою спутницу сквозь стекло огромного бокала, в котором ему подали вино.
Габриэлла меняет свои очертания, становится то очень худой и извилистой, как кобра, то круглой, как
