во вторник привести родителей. Расспрашивает строго, а сама в душе смеется, потому что знает, что прогуливать — прекрасно.
— Не знаю, мне совершенно все равно. А вы знаете, что мы с вами ехали в одном купе, из Питера, совсем недавно, несколько дней назад.
Влада мило морщит лоб; она забавно выпятила нижнюю губу, пытается восстановить картину — нет, ничего не получается.
— Ехать я и вправду ехала, но как-то по сторонам не смотрела. Но это интересная подробность, просто как в книжке, сначала телефон, потом купе… может, вы все это и подстроили? Со станцией договорились, выследили, заказали билеты в одно и то же купе… А? Вы случаем не сочиняете романы?
— Нет, я сочиняю другое.
— Что?
— Историю.
— О как. Это что же ж вы имеете в виду?
— А вот встретимся как-нибудь, и я вам покажу.
— Так. Опять. Павел… вас Павел зовут? — вы уж как-нибудь определитесь, или мы просто общаемся, или просто — не общаемся, а вот этих вот ваших не надо, оставьте для кого-нибудь другого. Не люблю кокетливых мужчин, учтите. Надо будет встретиться — я вам сама предложу.
Она нахмурилась, непритворно раздражилась. Так, Павел, быстро в сторону, легли на дно, прижали хвост и уши.
— Все-все, я понял, мы договорились. Докладываю: моя фамилия Саларьев, я историк, работаю в Приютине, это такая усадьба под Питером, но вообще сочиняю музеи.
Он так надеялся, что Влада проявит интерес, начнет расспрашивать, а что это такое — сочинять музеи, и он ей увлекательно расскажет. Она оттает, ненадолго станет мягкой и доступной… но что-то ухнуло на дальней промзоновской стройке, со смачной воздушной оттяжкой, как будто пустили ракету, и квартира обесточилась. За окнами мгновенно почернело; похоже, что авария серьезная. Но главное, что безнадежно сдох компьютер, который после дорожной поливки «Нарзаном» работал только от прямого подключения к розетке; разговор, едва начавшись, оборвался. Павел проклинал себя. Ну что за невезение такое! и почему он так привязан к старенькому ноутбуку? это же полная дикость, отстой, — руководить тридэшными проектами и не иметь в Москве нормальной техники… дурак.
Бесполезно было и надеяться на то, что Влада растревожится, сама напишет эсэмэску, или, что уже совсем невероятно, позвонит; но и самому писать или названивать сейчас не очень-то хотелось. Опять придется объясняться и оправдываться. То у него камера не действует, то «давайте встретимся», хотя предупреждали; теперь вот вырубили электричество, а почему на батарейках не работает, а потому…
И вдруг, вопреки ожиданиям, мобильный телефон оживился, вспыхнул нестерпимо ярким светом, и выбросил надпись, как бросают спасательный круг: «Получен новый СМС».
Приютино? Забавно. Я что-то про ваше Приютино слышала. А вы там кто? Чем занимаетесь? Да, кстати, почему вы так внезапно отключились?
Письмо слегка насторожило Павла. Вопрос — что там у вас случилось, почему оборвался разговор? — был явно вписан дополнительно, довеском; Влада словно спохватилась — надо же спросить, а то невежливо. И самое забавное, про сочинение музеев, пропустила мимо ушей. А знаки препинания расставила по правилам. Так школьники на перемене замирают при появлении директора: только что орали, громоздились друг на друга, носились с сумасшедшими глазами, и вдруг замолкли, руки за спину, стоят вдоль стеночки. Послушные такие детки, просто паиньки.
Ладно, дорогая Влада, поменяемся ролями — теперь ты пишешь книжно, а я безграмотно и вдохновенно. И нагло. Нарушая все твои запреты.
Все может быть. А как давно вы там?
лет десять но какая разница влада можете сердиться как хотите но я хочу вас увидеть лично не по скайпу я больше никогда об этом не скажу но вы пожста знайте про это
значит не судьба
решу а если понравлюсь вы-то что станете делать
интересный вопрос
А у него, оказывается, философия. Если бы не долголетний опыт разговоров с богатеями, Шомер не поверил бы своим ушам: большой начальник разливался соловьем про архетипы. Про знаки и значения. Про семиотику.
— Очень интересно рассуждаете, Иван Саркисович!
— Я знаю.
— Вот ваши… э… Мещериновы. За ними сколько шлейфов тянется? а? ну, с большевицкой прямотой, без скидок? Если подсобрать реальных документиков? Водичка в Соликамске покраснела?
— Ничего такого по документам нет. Им государь давал, — Шомер чувствует, что лично оскорблен.
— А у других забирал? И за что он давал? за красивые глазки? А Мещериновы никого не жулили? На ваших соплеменников, простите за откровенность, собачек не спускали? Не топили в винокурнях?
Иван Саркисович замирает на высокой ноте, долго смотрит сквозь очки и примирительно итожит:
— Но это все по части прокурорских, мы-то с вами не рентгеном занимаемся. Скорей наоборот. Новокаином.
И без перехода, резко:
— Ладно, Теодор Казимирович. Хорошие были ваши Мещериновы, согласились, и мои клиенты тоже неплохие, у вас пять минут, излагайте.
Павел не успел набрать ответ: телефончик снова вспыхнул, затрещал, стал биться, как рыба в руке.
Странно разговаривать в кромешной темноте, как будто бы спросонок.
— Старечог?
— Юлик, здорово!
— Ты уже в Москве!
— Да, приехал к вам в столицу.
— А чего не объявляешься?
— Ну мы же в принципе договорились? Мы, питерские провинциалы, не навязчивы. Сами ждем, когда нас позовут.
— О, какие мы гордые. В общем, я пришлю машинку, что-нибудь без четверти, о’кэй?
Голос Юлика звучал почти сурово, но в глубине его как будто клокотало ликование, звенела подростковая уклончивая гордость.
— Машинку? Это что-то новое. Ты, что ли, получил гараж в наследство?
