ситуацию, ощутимо расходясь в оценках, потому что Сольман был уверен в катастрофе и считал, что ядерной войны не миновать, а Павел иронично успокаивал его: ты сам подумай, ну какая может быть война в настоящий момент времени… так… начальники упрутся лбами, попугают, а потом их жизнь заставит помириться, экономику еще никто не отменял. Ты напрасно веришь в экономику, возражал ему сердитый Сольман; Павел ловко парировал: а ты напрасно слушаешь слова политиков, все они одним миром мазаны, соврут недорого возьмут.
На двадцатом километре федеральной трассы спор иссяк и Сольман попросил остановиться. Комично озираясь, будто кто-то мог его увидеть, спрятался за тонким придорожным деревом и справил важные дела. Вернувшись, постучал в боковое стекло:
— Паш! Давай подышим на обочине. Нет сил, как хорошо. Такая ночь.
— Перед смертью не надышишься, — глупо пошутил Саларьев, и тут же сам себя одернул: — Постоим.
Мимо проносились джипы, обдавая ударной волной; вдалеке грохотала гроза. Казалось, что она придет еще нескоро и у них в запасе уйма времени, Сольман даже наклонился закурить; но в одну секунду все переменилось, воздух до предела уплотнился, вспыхнул устричный запах дождя и на трассу рухнул грандиозный ливень. Промокнув сразу и до нитки, они заскочили в машину, где мирно додремывал розовый швед.
Дворники работали на бешеной скорости; в серой пелене двоились красные сигнальные огни; небо шло сверкающими трещинами, под колесами взметались лужи, машину все время вело. Заметив придорожное кафе, грубо подсвеченное китайскими лампами, зелеными, сиреневыми, алыми, Павел предпочел затормозить. Профессор Сольман был слегка разочарован; он уже забыл про чувство голода и жаждал риска.
Зал был полон; забегаловку держало южное семейство: в гортанном клекоте хозяйки Павел расслышал знакомое с детства опорное «рррр».
— Вы армяне? Беженцы? откуда?
Хозяйка, давно уже вступившая в тот неразменный возраст, который у кавказских женщин длится до глубокой старости, улыбнулась печальной армянской улыбкой
— Мы из Карабаха, дорогой. Ай, Карабах-марабах. Знаешь Карабах?
— Знаю! А чем-нибудь армянским угостите?
— Как не угостить, конечно угощу! Будешь тжвжик? Знаешь тжвжик?
— Знаю, знаю, несите! И помидоры с тархуном. И бозбаш.
Хозяйка оглянулась на хозяина — разъевшегося крепыша, похожего на грецкий орех. Восточная женщина смотрит на своего мужчину с таким послушным увлечением, как будто он вот-вот объявит ей вечную истину, а она в любой момент готова его пылко поцеловать. И в то же время во взгляде ее — непреклонный приказ; немедленно иди и сделай. Крепыш безмолвно подчинился. Через четверть часа деревянный растресканный стол покрылся множеством тарелок; островерхий запах горного тархуна мешался с ленивым духом бозбаша. У Павла пробудился детский аппетит, Сольман от него не отставал, а розовый коллега ел неспешно, вежливо, и на всякий случай улыбался.
Наконец, все было съедено и выпито, а за это время дождь утих. Желая сделать Сольману приятное, Павел полетел на залихватской скорости. Ветер то и дело стукался о лобовое и пружинисто отскакивал, как мячик. С каждым километром прояснялось небо — не только потому, что кончилась гроза, но и потому что надвигался Питер с назревающими белыми ночами. О политике уже не говорили; Сольман вспоминал, как первый раз напился русским самогоном: «никогда не думал, что земля может подниматься и бить человека по лицу». Слушая рассказы Сольмана, Павел на секунду зазевался, а когда сосредоточился, то ужаснулся: слева, выкатив на встречку, их упорно обходил помятый внедорожник «туарег».
Это было непростительное хамство, обгонять его по мокрой встречке, да почти вплотную притираясь, да еще когда все полосы свободны! Павел рассердился и вдавил педаль; задние колеса взвили воду, и машина словно бы вильнула задом. «Ох!» — сказал ему довольный Сольман; «гуымм, гуымм» — перепугался розовый коллега.
«Туарег» поотстал ненадолго, но вскоре снова поравнялся с Павлом. Водитель внедорожника открыл окно и делал энергические знаки: дескать, очень надо, пропусти! Тогда Саларьев глянул в боковое зеркальце, и увидел волчий глаз мотоциклетной фары: кто-то гнался за несчастным «туарегом» и никак не мог воткнуться между ними.
…Лучи прожекторов пересекались в пустоте, как лезвия гигантских ножниц, а внизу, в провале, громоздились бревна. Шомер попытался откатить одно бревно, но должен был оставить эту глупую затею. Он крепкий старик, но — старик, и пришла пора считаться с возрастом… Как же выволочь епископа — и этого, который в маске…
Нет, в одиночку он не справится, нужно бежать за подмогой.
Срезая путь, через газон, Теодор помчался к баракам; киргизы, разумеется, давным-давно проснулись, но изображали сонную помятость. Да, директор, мы придем директор. Но сначала вызывайте скорую. Да, директор, уже вызываем, директор.
Господи, если Ты есть. То пускай епископ будет жив. Этот, ряженый, с ним поступай как хочешь. А епископа, пожалуйста, оставь. И помоги догнать мерзавцев. Помоги.
Харлей напрягает бока, колотится от возбуждения; и вот позади остается усадьба, отброшена назад корявая бетонка, под колесами разглаженная трасса; сегодня можно мчаться без глушителя, на полной; что же вы наделали, проклятые! вам всем конец. В чем будет заключаться их конец, Теодор пока не знает, он просто буравится в ночь. Ветер пинает горячие шины; ничего, мы справимся, не тормозим! В небе словно коротит проводку, пахнет окалиной, серой; асфальт начинает гриппозно блестеть, и Шомер понимает, что промок до нитки.
Он проскакивает первый перекресток, не сбрасывает скорость у гаишного поста; раскалившийся, как нарезная пуля, Харлей идет на скорости сто девяносто; ливень становится шквальным, вода заливает дорогу, но покорная, надежная машина лишь взвивает веера из-под колес. Шомер чует запах убегающей добычи; у него такое чувство, что сейчас из выхлопных блестящих труб вырвется огонь.
И вот она, настигнутая цель: красные шакальи глазки «туарега».
Шомер осторожно пригашает скорость, чтоб не разойтись на повороте, садится беглецам на хвост, и с охотничьим азартом замечает, что водитель «туарега» перепуган: он пытается уйти по встречке, в испуге прижимаясь к чьей-то «Хонде», чтобы не осталось ни малейшего просвета; ну вихляй-вихляй, мы сейчас увидим, кто кого.
…Павел перебросил взгляд на трассу, и его пробил холодный пот: справа, с боковой проселочной дороги, наперерез движению втыкался желтый бензовоз. Водитель хладнокровно шел на разворот, уверенный, что все притормозят заранее: на дороге сумасшедших нет... Взревев гудком, Саларьев резко повернул рулем направо и попытался погасить сцеплением избыточную скорость. «Туарег», заметивший опасность, ловко увильнул за ним, через двойную, а мотоциклист торпедой улетел вперед.
— Паша, нам конец, взорвемся! — шепотом, почти спокойно произносит Сольман.
Слава Богу, розовый коллега спит.
Шестая глава
