прикипала к нему все сильней и сильней. Она начала поговаривать о том, что уйдет от мужа.
– Мне некуда тебя привести, – отвечал ей Андрей. – Я прописан в малогабаритной квартире, где живут еще мои родители и брат с семьей. На собственные квадратные метры так пока и не смог накопить.
– Мой муж оставит квартиру мне, – довольно уверенно заявила Лиля.
– С чего ты взяла? – удивился он.
– Мой муж – очень мягкий человек. Думаю, он не станет таскаться по инстанциям, чтобы отсудить себе часть квартиры, а уж выставить меня на улицу вообще никогда не сможет. Он все еще любит меня, хотя и пытается встречаться с другой.
– А то, что любящему человеку станет негде жить, тебя совершенно не беспокоит?
– У его новой бабы, похоже, есть жилплощадь, – грубо ответила Лиля.
Слух Шаповалова, интеллигента в пятом поколении, сильно резануло слово «баба» в устах миловидной женщины. Он сморщился и уточнил:
– Похоже или действительно есть?
– Откуда я знаю! – беспечно отозвалась она. – Мой муженек уже с неделю где-то живет. Не на улице же? А бабу его я видела. Он ее как-то домой притащил, представляешь? Тощая, черная, как цыганка... И вся такая раскрашенная! Смотреть противно! Видимо, у нее и живет.
Вспомнив, какое впечатление произвел на него мужчина на Лериной кухне, Андрей спросил:
– А ревность тебя не мучила, когда ты рассматривала мужнину «цыганку»?
– Ревность? – Лиля задумалась, потом отрицательно покачала головой. – Нет, пожалуй, это была не ревность. Мне просто было противно, что на моей постели собралась разлечься какая-то черномазая дрянь... может, заразная... В общем, я выставила их вон. Муж, кстати, даже не подумал возразить, так что за жилплощадь я не беспокоюсь. И вообще, сегодня мы проведем с тобой ночь в моей квартире, которая, надеюсь, очень скоро станет нашей общей. Представляешь, Андрюшенька, тебе никуда не надо будет уходить! Ты будешь принадлежать только мне! Всегда!
Лиля чмокнула его в щеку и потащила к эскалатору, возле которого они, как всегда, встретились. Андрей покорно пошел, хотя перспектива принадлежать только Лиле его несколько испугала. Пока им приходилось мыкаться по не слишком надежным убежищам, Шаповалов всегда мог уйти, сославшись на дела и домашние хлопоты. Если никуда не надо будет спешить, эта женщина вполне может перевести его на вечное горизонтально- постельное существование. С работы – в постель, из постели – на работу... И так всю оставшуюся жизнь? Пожалуй, он к подобному не готов.
Андрей осматривал Лилину квартиру с таким отвращением, с каким несправедливо осужденный осматривает свой пожизненный каземат. Ему однозначно не понравился и излишне оранжевый цвет обоев, и обилие хрустальных вазочек, и велюровые покрывала с крупными желтыми цветами, и многочисленные картины, на которых была изображена сусальная, ненастоящая природа. Лиля же была счастлива тем, что в ее жизни все так замечательно устраивается. Юркнув в ванную, она вышла оттуда обнаженной, розовой и такой прекрасной, что Шаповалов тотчас забыл о том, что его собираются заточить в вульгарной квартире на веки вечные. Он взял Лилю на руки и понес в постель, которая уже была приготовлена ее заботливыми руками и убрана так любимыми ею пенными кружевами.
Лиля Лигушина не помнила своих родителей. Она знала, что мамаша подкинула ее соседке в очень нежном возрасте, и это были единственные сведения о родственниках. Все свое детство она провела в одном и том же облезлом и облупленном детском доме, находящемся на задворках стольного града Питера. Воспитанники детдома очень редко покидали его территорию. Всего несколько раз Лилю с одноклассниками свозили в цирк, один раз в театр на сказку о Буратино с Мальвиной и пару раз на новогоднюю «елку» в Аничковом дворце, который в те времена именовался еще Дворцом пионеров.
Белоколонное здание с огромными лестницами и золоченой лепниной так поразило девочку, что после первой своей «елки» она не могла спать целую неделю, представляя себя Золушкой, которой случайно не повезло на нынешнем балу, зато обязательно повезет на следующем. На следующем ей тоже не повезло, но она продолжала свято верить в то, что главный бал, тот самый, на котором раздают кружевные платья, кареты, хрустальные туфельки и принцев, у нее еще впереди. Но впереди не было не только карет, но и «елок» в Аничковом дворце – руководство детского дома решило, что гораздо выгоднее загонять по спекулятивным ценам билеты, выделяемые муниципалитетом сиротам, нежели через весь город на двух транспортах тащить их на Невский проспект, предварительно еще и потратившись на новую приличную одежду для них. На вырученные деньги можно устроить скромную «елку» в родном облупленном детдоме, где Дедом Морозом запросто нарядится сторож дядя Миша, а Снегурочкой – библиотекарша Нина Евгеньевна. От приличной суммы еще и останется кое-что, поскольку на подарки тоже тратиться не надо: из года в год их покупали шефы с завода «Красная звезда» и привозили в детдом на своей собственной машине. Подарки каждый раз были одними и теми же: тульский пряник, шоколадный батончик, леденец на палочке под названием «Тюльпан» и елочная игрушка в виде девочки Снегурочки с дебильным лицом, космонавта в скафандре и вообще без лица или птички грязно-канареечного цвета.
Лиля Лигушина при появлении вечно пьяного дяди Миши, который пытался прикинуться Дедом Морозом, впала в такую истерику, что к ней пришлось вызывать «Скорую помощь». Девочка требовала, чтобы ее отвезли во дворец с лестницами и колоннами, к настоящему Деду Морозу, за что была зверски исколота успокоительными средствами, отойти от которых смогла только дня через три. Когда Лиля поняла, что никаких балов в ее жизни уже не предвидится, она пересмотрела свою жизнь и решила, что будет самостоятельно брать от нее то, что только возможно взять.
Первым делом она принялась вытравливать из сознания воспитанников детского дома собственное прозвище – Лягушка. Непонятливым она без устали объясняла, что ее фамилия пишется через «и», а не через «я», а потому не имеет никакого отношения к зеленым ластоногим земноводным. С теми, кто все же отказывался с этим соглашаться, Лиля дралась так жестоко, что вскоре сверстники стали побаиваться при ней произносить слово «лягушка» даже на уроках биологии. Обзывать ее картавой рожей она тоже скоро всех отучила, потому что здорово кусалась мелкими острыми зубками, проходя сквозь которые звук «р» почему-то непостижимым образом менялся на «л». Как-то к ним в детдом приезжал логопед и даже написал в Лилиной карточке, что девочке надо заниматься по специальной программе, но местное руководство совершенно не волновало, что Лигушина картавит, как, впрочем, не волновали и другие картавящие, шепелявые и подсвистывающие воспитанники. Логопед, сделав первичный осмотр детдомовцев, уехал, чтобы больше не возвращаться в это богом забытое место никогда.
В тринадцать лет Лиля заметила, что некоторые девочки имеют определенные послабления во время дежурства в столовой, носят в волосах особо яркие ленты и заколочки в виде красных божьих коровок. Однажды она прижала в темном углу одну такую модницу, Галю Петрову, и в упор спросила:
– Откуда коровка?
– Какая еще коровка? – Галя скривила губки, старательно делая вид, что не понимает ее вопроса.
Лиля безжалостной рукой содрала с ее волос пластиковое насекомое, сунула взвывшей Гале под нос и еще раз спросила:
– Откуда коровка?
– Отту-у-уда... – прорыдала девочка. – Пода-а-ари-и-или-и-и...
– Кто подарил? – продолжила жесткий допрос Лиля.
– Мальчи-и-ишки...
– Какие?
– Такие... Которых в город отпускают...
В город отпускали только выпускников, чтобы они могли выбрать себе училище или техникум, куда пойдут учиться дальше. Лиля бросила в коридоре все еще рыдающую Галю и отправилась в телевизионную комнату, где всегда можно было найти мальчишек из выпускного класса. Несколько парней действительно смотрели какую-то передачу про бравых десантников. Лиля выбрала для разговора белобрысого Коляна Семагина, поскольку он казался ей самым добрым из тех, кто пялился в телевизор.
– Коль, можно тебя на минутку? – негромко позвала она, засунув голову в дверь телевизионной комнаты.
Семагин лениво повернулся и спросил:
– Чего тебе?
– Выйди, пожалуйста...
Коляну совершенно не хотелось никуда выходить, но со всех сторон на них с Лилей понесся заковыристый мат, поскольку они мешали смотреть телевизор. Чтобы не получить еще и в глаз, Семагин вынужден был выйти в коридор на самом интересном месте передачи.
– Ну, че те надо? – недовольно спросил он.
Лиля раскрыла перед ним ладошку, на которой лежала красная божья коровка, опушенная выдранными с Галиной головы темными волосками.
– Можешь принести мне из города такую же?
– Так у тебя же есть! – Колян кивнул на пластиковое насекомое.
– Это не моя, Галькина. Видишь, белые пятнышки уже облезли. Я хочу новую! И чтобы блестела!
– А деньги у тебя есть? – спросил Семагин и довольно противно ухмыльнулся.
– У меня нет, – ответила Лиля. – Но я точно знаю, что у Гальки Петровой они тоже сроду не водились.
– Значит, твоя Галька другим заплатила.
– Чем?
– Неужели не догадываешься? – еще гаже ухмыльнулся Семагин и пребольно ущипнул ее пониже спины.
Лиле очень хотелось вцепиться ногтями в его ухмыляющуюся рожу, но она сдержалась, прикинула возможные варианты и сказала:
– Ну, если так... то я тоже запросто могу тебя поцеловать... сколько хочешь раз. Хоть сто!
– Годится, – согласился Колян. – Тогда сегодня после
