– Но не отдали, когда представители советской власти обратно в город уехали.
– Как не отдали?
– А так! Не отдали, и все! Ничего, мол, не знаем... никаких драгоценностей не только не брали, но и не видели... И посоветовали попадье, как сейчас говорят, особо не выступать, а то ведь милиционеров можно и вернуть, если что... В общем, за это муж Пелагеи, отец Захарий, и проклял семейство Евдокии, похоже, как в книгах пишут, аж до седьмого колена.
– Послушайте, Константин Макарович, а не сочинили вы это... от скуки? – возмутился Саша. – С какой стати мой отец стал бы показывать вам такое компрометирующее письмо?
– Ну... Ивана-то оно не компрометировало. Это же не он припрятал чужие ценности.
– Вашу, Саша, бабушку Евдокию, похоже, это тоже не должно компрометировать, – поспешила хоть как-то успокоить Толмачева Марина. – Она во времена раскулачивания наверняка ребенком была.
– А вот тут вы ошибаетесь, – возразил ей Пирогов. – Она именно потому письмо Ваньке и оставила, поскольку в конце жизни мучилась тем, что они совершили. Конечно, попадья оставляла ценности родителям Евдокии с братьями... простите... имен я не запомнил... Но они, то есть родители, часть вещиц сразу продали, чтобы немного поправить свое хозяйство. Так... слегка... чтобы в глаза особенно не бросалось. Остальное решили поделить между детьми, которые тогда были вообще-то и не такими уж малолетками. Им уж было лет по двадцать с небольшим. Вполне достойный возраст для принятия определенных решений.
– Вы думаете, что они принимали какое-то решение? – опять встрепенулся Саша.
– Не думаю. Знаю. В письме четко было обозначено, что только младший брат Федор был возмущен поступком родителей. Он доносить на них никуда не пошел, но от своей доли отказался, а потому то, что ему причиталось, Евдокия и Матвей поделили между собой.
– Так вот почему Федор предупреждал Галину Павловну не связывать свою жизнь с сыном Матвея Епифанова! – всплеснув руками, воскликнула Марина.
Александр Толмачев выскочил из-за стола так стремительно, что в сторону отлетел стул. Саша подскочил к отцу Дмитрию, схватил его, что называется, за грудки и с отчаянием в голосе крикнул:
– Димка, гад! Ты это знал и ничего не сказал! Наши дети гибнут... А ты... Негодяй!
Марина тоже смотрела на красавца мужчину уже с ужасом и неприязнью. Похоже, он рассказал ей далеко не все, что знал. Отец Дмитрий между тем отцепил от своего джемпера руки Александра и спокойно сказал:
– Не знал я, Саша.
– Врешь, паразит! У самого ни жены, ни детей, а мы... У меня, ты знаешь, сыновья пропадают! Ты, бездетный, даже представить не можешь, что это такое!
– Да, ты прав, я, к сожалению, бездетный, но это вовсе не означает, что не могу понять вашего горя, – невозмутимо ответил отец Дмитрий. – Я же уже говорил и Марине Евгеньевне, и тебе, что узнал о существовании семейного проклятия совсем недавно. А о том, что оно, похоже, обошло моего деда, который отказался присваивать чужие ценности, вообще только сейчас понял. Честно говоря, я даже подумывал, что мне не удалось создать семью именно из-за этого проклятия. Но даже если бы не считал себя заинтересованным, все равно сделал бы то, что сделал.
– И что же ты такого сделал?! – все еще на грани истерики выкрикнул Саша.
– Для начала я хотел выяснить, где находилась эта Окуловка, но... в общем, не осталось никаких сведений. Даже на фотографии... – Отец Дмитрий перевел глаза на Марину: – Помните, Марина Евгеньевна, я вам ее показывал? Даже на ней не написано, где семья фотографировалась. Только год, и все... А после того как поговорил с Татьяной, я сделал запрос в Епархиальный архив об отце Захарии из села Окуловка.
– И что?
– Пока ничего, но... Этих Окуловок в России – пруд пруди. И еще Акуловок... Словом, я продолжаю поиски.
Отец Дмитрий опять сел на свой стул и обратился к Пирогову:
– Константин Макарович, а как вы объясните тот факт, что Татьяна была в курсе всего? Откуда она знала и имя Захария, и Пелагеи?
– Да... все очень просто... – махнул рукой Пирогов. – Когда мы разговаривали обо всем этом с Иваном, Маша как раз собиралась нашу подопечную купать. Она ходила из ванной комнаты в Татьянину и обратно несколько раз, не запирая дверь. Вот та и ускользнула. С тех пор началось: цыпки да цыпки. Но... – Константин Макарович обвел всех присутствующих глазами, – Машенька не в курсе. Я ничего ей не рассказывал про драгоценности, поэтому она действительно не знала, о чем Татьяна выкрикивает.
– Неужели Марию Петровну ни разу не заинтересовали имена Захарий и Пелагея? – удивился отец Дмитрий.
– А вот представьте, что Татьяна при нас только пару раз произнесла имя Пелагея, и все! Разве поймешь, что у этих сумасшедших в голове! Машенька спросила меня, не знаю ли я, о какой Пелагее идет речь. Я сказал, что не знаю. Маше даже в голову не пришло, что я от нее что-то утаиваю. Мало ли что Татьяна выкрикивала. Порой такую несуразицу несла...
– Ваша жена даже не спрашивала, зачем приезжал Иван Толмачев и о чем вы с ним разговаривали?
– Ну... почему же... Я рассказал ей про Татьяну... что она все-таки не моя дочь... Сказал и то, что Иван обещал увеличить плату за ее содержание, если мы все-таки согласимся за ней ухаживать.
– И Мария Петровна согласилась?
– А почему бы нет?! Деньги еще никому не мешали, тем более что к Татьяне мы уже привыкли... особенно она привыкла, Машенька...
– Вы, значит, продали сапфировое колье? – опять спросил отец Дмитрий.
– Нет. Продавать я наотрез отказался. Где бы я его продал? У меня и связей таких нет. Не в ломбард же такую ценность нести... Я сказал Ивану, что возьму только деньгами.
– Ну и?
– Ну и он уехал. А потом вернулся с большими деньгами. Очень большими. Собственно, дом на эти деньги был достроен... по-другому, в общем... в два этажа, с пристройками... И машина куплена... Ну... сначала, конечно, другая, не та, что вы сегодня видели... Не думаю, что вам есть за что меня осудить.
– Да мы и не за этим приехали, – сказала Марина.
Пирогов, взглянув в глаза Марине, усмехнулся:
– А я ведь сразу тогда понял, что вы с Александром пытались обвести меня вокруг пальца. Я очень хорошо знал его отца, Ивана, а потому был в курсе того, что ни у каких родственников не может быть к нему имущественных притязаний.
– Почему же тогда не вывели нас с Сашей на чистую воду? – удивилась она.
– А зачем мне это нужно? Мы с Машей вас ни в чем не обманули. Я просто умолчал кое о чем, и все.
– Ничего себе: кое о чем!! – опять возмущенно воскликнул Александр. – Речь идет о проклятии, а ему – «кое-что»!!
– Действительно... Константин Макарович... это как-то... – проговорила Марина.
– Я не воспринял это всерьез. Проклятие... Бабкины сказки какие-то... – улыбнулся Пирогов.
– Ничего смешного не вижу! У меня дети гибнут!!! – прорычал Саша и вцепился обеими руками в рубашку пожилого мужчины.
Отец Дмитрий с трудом оторвал его пальцы от фланелевой ткани и усадил брата обратно на стул.
– Ну... не знаю... – пробормотал Константин Макарович. – У меня вот детей нет... и без всякого проклятия...
– У каждого свое проклятие... – заметил отец Дмитрий. – А проклятие священника – это вообще очень серьезно... если, скажем, анафема... Константин Макарович, а Иван Толмачев не рассказывал вам, живы ли сейчас какие-нибудь родственники Захария и Пелагеи из села Окуловка? Можно ли их как-нибудь найти? И еще... Остались ли хоть какие-нибудь их вещи? Может быть, хоть церковные?
Константин Макарович пожевал губами, допил из чашки совершенно остывший чай и сказал:
– Иван Толмачев оставил мне письмо... для сына...
