– Может быть.
– Думаю, вам надо. А где вы были в семьдесят втором?
– В Бьенхоа, неподалеку от Сайгона. Вы должны знать.
– Конечно. Только не подозревала, что это американская база.
На одной из карт стояла дата 'Апрель 1975'. Я все еще разбирался в военных значках и понял дислокацию: южновьетнамские войска оборонялись, а северовьетнамские наступали – красная стрела прочертила всю страну. Мне пришло в голову, что последние изменения обстановки не перенесены на карту: отвечавший за это офицер, видимо, понял, что наступил конец.
Словно восстали призраки, а если есть воображение, можно представить, как в апреле 1975-го здесь день за днем заседали военные и политики. И красная стрела не абстракция, это рвущиеся к Сайгону – к ним – сотни тысяч вражеских солдат и танки.
Мы осмотрели подземный штаб – залы заседаний, комнату связи с гроздьями раций и телефонов, хорошо обставленные спальню и гостиную президента – все застывшее во времени.
Наконец мы покинули подземный пункт управления и снова вышли на солнце, где все еще стоял старый 'мерседес-бенц' президента Тьеу. Еще один кусочек застывшего времени, который приводил в волнение.
Мы прогулялись по паркам бывшего президентского дворца, и я отметил, что они весьма недурны.
– Ну как, понравилось? – спросила Сьюзан.
– Интересно.
– Никогда не знаешь, что показать людям, но я решила, что вас заинтересует этот экскурс в историю.
– Ну не возить же вам меня по пригородам.
– Когда я жила в Нью-Йорке, никогда не ходила смотреть статую Свободы и Эмпайр-стейт-билдинг – только водила иногородних.
– И я в Вашингтоне точно так же.
– Можете себе представить, я ни разу не была в Вашингтоне!
– Иногда мне хочется, чтобы я тоже ни разу там не был.
– Если я когда-нибудь окажусь в столице, за вами экскурсия.
– По рукам.
Мы продолжили прогулку. В воздухе носились ароматы цветов, что было приятно в январе. Задержались у ларька и купили по пол-литровой бутылке воды. Выпили и пошли дальше.
– Когда ваши родители в первый раз приехали к вам, как они отреагировали? – спросил я.
– Ужаснулись. Хотели, чтобы я немедленно собралась и ехала домой. – Сьюзан рассмеялась и добавила: – Они не могли себе представить, чтобы их маленькая изнеженная девчушка жила в городе 'третьего мира'. Были подавлены всем: проституцией, коммунистами, попрошайками, едой, жарой, болезнями, тем, что я курю, тем, что хожу в католическую церковь. Остальное можете представить сами. Просто подавлены. – Она опять рассмеялась.
– Вы их катали на мотоцикле?
– Боже мой, нет! Они бы не сели даже на велорикшу. Мы брали такси. Брату и сестре – тем понравилось. Однажды они приезжали без родителей. Брат с вечера пропал, а утром вернулся, весь сияя улыбкой.
– Видимо, ходил на марионеточное представление. Сколько ему лет?
– В то время он учился в колледже.
– Чем занимаются ваши родители?
– Отец – хирург, а мать – школьная учительница. Прекраснейшее сочетание.
– А мой отец был механиком, а мать – домашней хозяйкой. Я вырос в Южном Бостоне.
Сьюзан ничего не сказала, но в уме отметила.
Она явно меня куда-то вела. Мы шли по дорожке сквозь полосу цветущих кустов. Впереди показался травянистый склон. Сьюзан поднялась до половины и села. Сняла туфли и носки, пошевелила пальцами, а затем расстегнула несколько пуговиц шелковой рубашки.
Я устроился в нескольких футах от нее.
Сьюзан отстегнула с пояса сумочку, достала сигареты и закурила. А я извлек из кармана ее сотовый телефон.
– Может быть, стоит позвонить в гостиницу?
Она отобрала у меня аппарат и положила в сумочку.
– Не трепыхайтесь. Потом я сама позвоню. Они отвечают скорее, когда к ним обращаешься по- вьетнамски. – Сьюзан докурила сигарету, закатала рукава, откинулась на траву и закрыла глаза. – Хорошо! Снимите рубашку, подставьте себя солнцу.
Я снял рубашку и растянулся подле нее, но не слишком близко. А под голову подложил рубашку и пустую бутылку.
Солнце приятно согревало кожу. Поднялся легкий ветерок.
