убедительно сфабриковал рукописи, воспользовавшись подлинным пергаментом соответствующего периода. Для создания шедевров не существовавшего никогда Томаса Роули он воспользовался староанглийским языком, старательно выписывая слова почерком, отвечавшим канонам того же века. Среди его «находок» были даже фрагменты поэмы «Битва при Гастингсе», которые якобы Роули перевел с древнего англосаксонского подлинника.
Баррет проглотил наживку и остался чрезвычайно доволен. Возможно, мистификация продержалась бы дольше, если бы вдохновленный успехом Чаттертон не отправил две «работы» Томаса Роули богачу Хорэсу Уолполу, известному меценату, любителю старины, автору известного готического романа «Замок Отранто». На первый взгляд, он поступил правильно – «трактат» Роули «Возникновение живописи в Англии» должен был прийтись по душе Уолполу, так как подтверждал предположение последнего, что станковая живопись была изобретена неизвестным английским художником. Так и случилось. Но вскоре в дело вмешались друзья Уолпола, заподозрившие, что дело нечисто.
Мистификатор был разоблачен. Всем стало известно, что не существовало никакого средневекового монаха Томаса Роули, а все его великолепное «творчество» – плод выдумки Чаттертона, который под своим именем выпустил в свет одну только «Элегию» памяти Бекфорда.
После разоблачения Четтертон пытался прожить литературным трудом, но ему это не удалось, и незадолго до того, как ему исполнилось восемнадцать лет, он покончил с собой.
По мнению таких великих поэтов, как Китс, Водсворт, Колридж, Чаттертон был «чудо-отрок», чье дарование не уступало дарованию великого шотландца Бёрнса. Многие обвиняли Уолпола, что он не поддержал гениального юношу, и разоблачение мистификации привело к трагическому концу. Позже появилось много произведений европейских авторов, посвященных судьбе удивительного юноши, которого ученые причисляют к гениальнейшим поэтам Великобритании, – в частности, драма А. де Виньи «Чаттертон».
• Гораздо менее трагичной сложилась история самой долгоживущей и в то же время самой откровенной литературной мистификации в истории русской литературы – «автора» басен «Звезда и брюхо», «Незабудки и запятки», проекта «О введении единомыслия в России», «плодовитого поэта, писателя и драматурга» Козьмы Пруткова. Это явление уникально прежде всего тем, что нескрываемая выдумка тем не менее стала классикой. Плод воображения Алексея Константиновича Толстого и его кузенов братьев Жемчужниковых – Александра, Алексея и Владимира – стал единственным в своем роде, «издавшим» собрание сочинений и имевшим вполне внятную биографию – «родился 11 апреля 1803 года, скончался 13 января 1863 г., имел деда, отца, детей (и все они, конечно, были борзописцы), провел всю свою жизнь, кроме годов детства и раннего отрочества, в государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому…» И так далее во всех подробностях с большой серьезностью. Существовал даже графический портрет Козьмы Пруткова. Мистификация Толстого и его братьев, конечно, была тайной Полишинеля, никто в литературном мире не верил в действительное существования этакого литературного эпигона с его сверхъестественно большим самомнением. А некоторые приближенные к кругу Толстого даже точно знали, кто именно дал «жизнь» писателю-многостаночнику. Впрочем, мистификаторы особо и не зарывались, на устои общества сильно не покушались, а развлечь умели, и так хорошо, что до сих пор развлекают.
Самое интересное, что «породить» Козьму Пруткова братьям оказалось проще, чем «убить» его. Демаскировать вошедшего во славу «литератора» оказалось не так-то просто. Авторы мистификации попались в сети собственной выдумки, и многие посторонние люди стали покушаться на права Козьмы Пруткова, стараясь, если так можно выразиться, мистифицировать мистификацию. И всякий вздор приписывали бедняге Козьме Пруткову, чьи литературные опыты и «тупое» мировоззрение на самом деле под пером его создателей были тщательно выверены и играли как нельзя лучше на образ.
К тому времени, когда Козьма Прутков «вышел из-под контроля», Алексея Толстого – самого даровитого среди создателей феномена мистификации – уже не было в живых. А братьям Жемчужниковым пришлось немало потрудиться, доказывая свое право на Козьму. В конечном счете это им удалось, и был опубликован «Краткий некролог и два посмертных произведения Козьмы Петровича Пруткова» за подписью его безутешного «племянника» Калистрата Ивановича Шерстобитова.
• Бывает, что произведение или литературный герой вдруг выходит из-под контроля автора, начинает жить своей жизнью. Но чтобы мистификация, собственноручно разоблаченная собственным создателем, продолжала жить, вводить в заблуждение людей и в конце концов известностью превзошла своего автора – такое встретишь не часто.
Тем не менее, именно такая судьба выпала на долю «Ужасного и Богохульного» (именно так – с заглавных букв) «Некрономикона» – чудовищного трактата, посвященного самому темному колдовству. Автор этой мрачной книги, безумный араб Абдулла Аль-Хазред, сошел с ума в процессе работы над «Некрономиконом» – столь жуткие тайны пришлось ему разгадать, прежде чем он закончил свой эпохальный труд.
На самом же деле «Некрономикон» никем и никогда не был создан. Сей зловещий манускрипт выдумал и поместил в персональную «виртуальную библиотеку», чтобы время от времени ссылаться на него в своих произведениях, американский писатель, один из создателей «литературы ужасов» Говард Филипс Лавкрафт (1890–1937).
Лавкрафт всегда интересовался старинными рукописями. В его произведениях то и дело упоминаются подлинные труды средневековых схоластов, Парацельса и других древних авторов. Но наряду с реальными попадаются и фантастические книги, среди которых более всего читателям запомнился роковой «Некрономикон».
Лавкрафт не раз повторял, что «Некрономикон» – исключительно плод его воображения, а Аль-Хазред – его детский псевдоним, который будущий писатель придумал себе, когда «был без ума от “Тысячи и одной ночи”». Но старался он впустую – «Богохульная» книга оказалась сильней. Словно демон, вызванный неопытным чародеем, она вырвалась на свободу и до сегодняшнего дня морочит головы легковерным.
«Некрономикон» не только стали поминать на страницах своих произведений различные писатели, начиная с друзей Лавкрафта Роберта Говарда (создателя знаменитого Конана-варвара) и Августа Дерлета и заканчивая Стивеном Кингом. Появились поддельные «Некрономиконы», к творчеству Говарда Лавкрафта никакого или почти никакого отношения не имеющие. В семидесятых годах прошлого века вышел так называемый «Некрономикон Саймона». Обиженные за своего кумира поклонники Лавкрафта, возмущенные появлением этой подделки, назвали ее – «Саймономикон». Потом последовал целый ряд новых книг- мистификаций. Под обложку со зловещим названием («Некрономикон» переводится с греческого как «Образ Закона Мертвых», «The Image of the Law of the Dead», как писал в одном из писем Лавкрафт) помещали что попало – от шумерских молитв до сатанинских ритуалов.
И вот как-то незаметно получилось так, что слово «Некрономикон» сегодня известно подчас тем, кто никогда и не слышал о его создателе Говарде Лавкрафте, тем более не читал его книги.
• В начале 1669 года в типографии некоего Клода Барбена была выпущена маленькая книжечка, которой зачитывался весь Париж – от простолюдинов до аристократов. Ее быстро разобрали, и оборотистый Барбен поспешил выпустить дополнительный тираж.
Называлась эта книжка «Португальские письма» и включала в себя всего пять писем, написанных португальской монахиней и адресованных покинувшему ее возлюбленному, французскому офицеру. Это повесть о преданной любви, искренняя и пылкая исповедь женщины, вся жизнь которой отдана одной страсти. «Я предназначала вам свою жизнь, лишь только увидела вас, – писала она, – и я ощущаю почти радость, принося ее вам в жертву; тысячу раз ежедневно шлю вам свои вздохи, они ищут вас всюду, и они приносят мне обратно, в награду за столько тревог, лишь слишком правдивое предупреждение, подаваемое мне злою судьбою, – жестокая, она не позволяет мне обольщаться и твердит мне каждое мгновение: “Оставь, оставь, несчастная Марианна, тщетные терзания, не ищи более любовника, которого ты не увидишь никогда”».
Отсутствие имени на обложке «Португальских писем» никого не удивляло. И до этого выходили книги, авторы которых по той или иной причине предпочитали остаться неизвестными, особенно если принадлежали к светскому обществу. Все прочитавшие пылкие признания монахини горели любопытством узнать, кто же был их автором. Но кроме того, что ее звали Марианна, нигде в тексте свое полное имя автор не сообщал. Ничего не проясняло и упоминание города Бежа. Впрочем, всем понятна была ее скрытность.
