молодого французского автора. Знаменитый ученый Ампер даже провозгласил, что в лице автора «Theatre de Clara Gazul» во Франции появился сын Шекспира.
Так Мериме начал свой литературный путь с мистификации – поступка, который был весьма в духе романтического времени. Да и пьесы самого Мериме носили явно романтический отпечаток. Романтики в 1820-х годах энергично протестовали против слепого подражания классицизму XVII столетия: против ходульных героев и героинь, современных канонов классицизма, против строгой регламентации в выборе действующих лиц и композиции драмы; выступали за театр социально активный, более тесно связанный с современными проблемами. Строгой уравновешенности классицистических правил они противопоставляли романтическое кипение страстей, причем именно социальных. В этой обстановке пьесы Мериме оказались очень современными по духу.
Мистификация для него стала средством создать ироническую дистанцию, как бы поставить под вопрос собственный восторженный романтизм. И наверное, сама фигура Клары Гасуль должна была вызвать полукомические ассоциации с поборницей женских прав и политических свобод – с пылкой воительницей минувшей эпохи мадам де Сталь, которая прославилась во Франции не только своими сочинениями, но и своей непрекращающейся враждой с Наполеоном, – она то и дело писала против него страстные политические памфлеты, а он изгонял ее из Франции. Во всяком случае, судьба преследуемой и гонимой писательницы для Франции не была неожиданностью, а вполне отвечала духу времени. Так что мистификация – это не случайная выходка, а черта творческого характера Мериме, его взгляда на жизнь вообще.
Следующее крупное литературное произведение Мериме, появившееся в печати в 1827 году, было еще более удачной мистификацией: это его знаменитая «Гузла» («Guzla ou choix des Poesies Illyriques recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l’Herzegowine»). Книга эта наделала много шума в Европе и считается одним из образцов ловкой и остроумной подделки народных мотивов. Приложенная к «Гузле» биография некоего Маглановича и почти все примечания к ней издателя были составлены Проспером Мериме на основании «Путешествия по Далмации» аббата Форти. Как писал Мериме в предисловии, он с одним своим другом побывал в землях южных славян, изучал их язык и нравы, был очарован первозданной мужественностью народных песен, фольклорных преданий и перевел для французов часть этих песен. И здесь Мериме движется в русле типично романтических интересов: внимание к фольклору – это одна из главных черт романтической эпохи.
Иллирийские песни, якобы переведенные Мериме, имели бурный успех во Франции и за ее пределами. Пушкин и Мицкевич приняли стихи «Гузлы» за творения славянской народной поэзии и сочли возможным некоторые из них переложить на родной язык. Мицкевич перевел балладу «Морлак в Венеции», а Пушкин включил в свои «Песни западных славян» переработку одиннадцати поэм «Гузлы». Немецкий ученый Герхард написал, что автору удалось в прозе «Гузлы» открыть самый размер иллирийского стиха. Этот поклонник устной народной поэзии перевел иллирийские песни Мериме на немецкий язык, причем, проявив чисто немецкую дотошность и обстоятельность, перевел стихами «в размере подлинника», который, как ему казалось, явственно проглядывал сквозь блестящий прозаический перевод Мериме.
На очередную мистификацию Мериме не поддался только Гете. Он поместил в одной немецкой газете литературный анализ «Гузлы», в котором выразил сомнение в подлинности песен далматинского барда и заметил, что слово «Гузла» – это всего лишь анаграмма слова «Гасуль». Впрочем, в книге Опостена Филона напечатаны неизданные доселе письма Проспера Мериме к Штапферу, из которых видно, что проницательность Гете объясняется весьма просто – Мериме, посылая ему «Гузлу», довольно ясно намекнул, что он и есть автор этих песен. Узнав о мистификации, смущенный Пушкин попросил своего друга Соболевского, жившего в то время в Париже, выяснить у Мериме «историю изобретения странных сих песен». В итоге Мериме раскрыл свою очередную мистификацию: «В 1827 году, – писал он Соболевскому, – мы с одним из моих друзей задумали путешествие по Италии. Мы набрасывали карандашом на карте наш маршрут. Так мы прибыли в Венецию – разумеется, на карте, где нам надоели встречавшиеся англичане и немцы, и я предложил отправиться в Триест, а оттуда в Рагузу. Предложение было принято, но кошельки наши были почти пусты, и это «ни с чем не сравнимая скорбь», как говорил Рабле, остановила нас на полдороге. Тогда я предложил сначала описать наше путешествие, продать его книготорговцу, а вырученные деньги употребить на то, чтобы проверить, во многом ли мы ошиблись. На себя я взял собирание народных песен и перевод их; мне было выражено недоверие, но на другой же день я доставил моему товарищу пять или шесть таких переводов. Так постепенно составился томик, который я издал под большим секретом и мистифицировал им двух или трех лиц».
Второе издание этой широко известной тогда в Европе мистификации Мериме снабдил ироничным предисловием, где он упоминал тех литераторов, кого ему удалось провести. Пушкин, кстати, довольно изящно вышел из положения, сказав, что был обманут «в хорошей компании».
Итак, это была очередная мистификация под романтизм, выполненная с чисто французской легкостью и остроумием. Однако нельзя забывать, что за этой мистификацией скрывается вполне серьезный интерес Мериме к славянскому фольклору. Еще в начале 1820-х годов он начал изучать нравы южных славян, их легенды и поверья – может быть, уже во время издания «Театра Клары Гасуль» Мериме рассчитывал на то, что он осуществит эту свою мистификацию, и дал своей испанке имя, которое можно было переделать в «Гузла». И то, что Мериме удалось ввести в заблуждение многих знатоков фольклора, свидетельствует о том, что эту свою мистификацию он осуществил с необычайно тонким чувством стиля. Французские биографы Мериме, например Филон, поражаются искусству, с каким 23-летний парижанин сумел извлечь из жалких материалов яркие и верные краски для выражения мотивов совершенно незнакомой и чуждой ему народной поэзии. Правда, французские биографы упускают из виду небольшой момент: несколько лет своего раннего детства Мериме провел в Далмации, где его отец состоял при маршале Мармоне, и в детской памяти могло остаться общее восприятие местного колорита.
• Еще более масштабной оказалась литературная мистификация Макферсона. В цикле кельтских сказаний содержание завязано вокруг некоего Occиана (
Через пятнадцать веков после битвы при Гобаре, в 1760 году в Эдинбурге появилась книга под названием: «Fragments of ancient poetry, collected in the Highlands and translated from the gaelic or erse language by James Macpherson». Никому до тех пор не известный Джеймс Макферсон в предисловии к своему изданию называет себя простым переводчиком старинной рукописи, сохранившей поэзию барда Оссиана, жившего в горной Шотландии в III веке. Сначала вышло всего 15 поэм; но общество богатых шотландских патриотов, польщенное в своей национальной гордости успехом этой книги, дало Макферсону средства на новое путешествие в Шотландию, следствием которого явилось новое издание песен, значительно пополненное, а в 1765 году появилось и третье, заключавшее в себе 22 поэмы и предисловие Блэра, профессора риторики и литературы в Эдинбургском университете. Поэмы были переведены на большинство европейских языков; ими зачитывались все, и сначала никто не сомневался в их
