подлинности; в Оссиане видели такое же прямое отражение народной поэзии, как в «Илиаде» и «Одиссее».
В 1770-х годах появились некоторые сомнения относительно подлинности поэм; поэт Юнг посоветовал Макферсону показать рукопись, с которой он переводил, каким-нибудь специалистам, чтобы они могли констатировать верность перевода. Макферсон не только не исполнил совета Юнга, но никак не отвечал на нападки своих противников. Со скептиками всеми силами пытались бороться его друзья, и только в 1779 году, после резких выпадов критика Джонсона, Макферсон заявил, что выставит свои оригиналы у книгопродавца Беккера в Эдинбурге; но и это обещание так и не было исполнено. Разгоравшийся все более и более спор усложнился еще и национальным вопросом: до Макферсона никто не оспаривал ирландского происхождения финианских героев, и ирландцы были уязвлены в своей национальной гордости. В 1797 году была созвана комиссия для расследования вопроса о подлинности макферсоновского «Оссиана»; она работала 8 лет, но результаты ее работ оказались весьма незначительными: прошло больше 30 лет со времени появления поэм Оссиана, многое изменилось в горной Шотландии, куда проникла и книга Макферсона, и старое так смешалось с новым, что не было возможности разобраться; никаких древних рукописей не было найдено. Бумаги, опубликованные после смерти Макферсона, еще более запутали дело: у него нашлось только 11 песен на гэльском наречии и две большие эпопеи, «Фингал» и «Темора», переписанные рукой самого Макферсона. Ввиду этого подложность поэм Оссиана была признана всеми, и о ней до сих пор говорят в учебниках истории литературы. В настоящее время, однако, считается, что обвинение не должно ставиться так резко, поскольку, несмотря на поднятую критикой бурю, вопрос о подложности «Оссиана» еще не может считаться полностью решенным.
Никто в настоящее время не оспаривает ирландского происхождения Оссиана, но не подлежит сомнению и то, что жители Ирландии и северной Шотландии принадлежали к одному племени и сохраняли до позднего времени свои национальные черты, так как находились в постоянных сношениях между собой; весьма вероятно, что жители горной Шотландии были выходцами из Ирландии. Никто не оспаривает и того, что Оссиановская легенда уходит корнями в Ирландию, но столь же достоверно, что и в Шотландия есть своя Оссиановская легенда. Это доказывается найденным не так давно «Лесморским сборником» 1555 года, в котором есть песня, приписанная Оссиану и до такой степени схожая в тоне и сюжете с поэмами Макферсона, что не остается сомнения в их близком родстве. По всей вероятности, Макферсон во время своей поездки в горную Шотландию, в которой, как теперь известно, его сопровождали два знатока местного наречия (Александр Макферсон и Морисон), собрал и записал устные предания и издал их в литературной обработке. Личное участие Макферсона заметно, главным образом, в туманных описаниях природы, в пристрастии к лунным ночам, к обросшим мохом замкам и т. п.
Все поэмы Макферсона можно разделить на три группы. Поэмы первой группы или были записаны тщательнее, или же в основу их действительно лег какой-нибудь письменный памятник: они ярче отразили народное творчество. Из эпитетов, встречающихся в этой группе поэм, есть очень характерные и ничем не напоминающие ни романтическую поэзию, ни Гомера; встречаются также и двойные сравнения, например «руки битв» (воины). Другая группа песен носит следы сведения воедино нескольких источников, но вряд ли это сведение мог сделать Макферсон; скорее всего, он сделан кем-нибудь, стоявшим ближе к народу. К третьей группе принадлежат поэмы совершенно искусственные, с деланными, вычурными описаниями, изобилующие гомеровскими эпитетами, совершенно не свойственными кельтскому народному творчеству: «быстроногий, лучезарный» и т. п. Похоже, что именно тут присутствует настоящий Макферсон в полной мере.
• В русской поэтической среде тоже не чуждались высококачественных мистификаций. В 1909 году редакция нового символистского журнала «Аполлон» получила стихи от таинственного автора по имени Черубина де Габриак. Стихи описывали католическую Испанию времен инквизиции, рыцарство и войны крестоносцев, поразительную красоту поэтессы, ее аристократическое происхождение, фанатический католицизм, мистицизм, духовные страдания, откровенную чувственность и демоническую гордость. С тех пор в течение года редактор журнала «Аполлон» С. Маковский регулярно получал мелко исписанные листки в траурной кайме со стихами, исполненными трагико-романтической патетики. Наибольший интерес в кругу «аполлоновцев» возбуждали полупризнания прекрасной незнакомки: она намекала, что происходит из древнего, едва ли не царского рода, необычайно хороша собой, томится на чужбине и несет крест избранничества и мучительной любви. Стихами Черубины «бредили», И. Анненский писал в своей предсмертной статье: «Пусть она даже мираж… я боюсь этой инфанты, этого папоротника, этой черной склоненной фигуры с веером около исповедальни…» Черубина де Габриак произвела такое впечатление на редакторов, что они поверили в нее и приветствовали как «поэтессу будущего», которую так ждал русский модернизм. Иннокентий Анненский увидел в ней «будущую женщину». «Байрон в женском обличии, но даже без хромоты», – написала о ней Марина Цветаева позднее, размышляя об авторском образе Черубины… Сентябрь-ноябрь 1909 года в русской литературе стали, по словам Цветаевой, «эпохой Черубины».
Черубина – это псевдоним мистически настроенной поэтессы Елизаветы Дмитриевой, преподавательницы гимназии, изучавшей испанскую средневековую литературу в Сорбонне. В жизни Дмитриева не была красавицей, хромала от рождения, но все же многие находили ее привлекательной. У нее были романтические отношения с Волошиным и Гумилевым, и оба в свое время просили ее руки. Коктебель, петербургский салон Вячеслава Иванова «Башня» были тогда местами обитания этих поэтов. Максимилиан Волошин и предложил Дмитриевой в тайне от всех эту мистификацию, и стал ее соавтором.
Успех Черубины был колоссальным. Ахматова вспоминала, что в эти годы в русской литературе остро ощущалась вакантность места «первой» поэтессы, которое вскоре на короткое время и заняла Черубина, чтобы потом уступить Ахматовой и Цветаевой. Маковский, редактор журнала «Аполлон», получал умные, тонкие, изысканные письма, переложенные сухими травами и цветами. Никто не видел прекрасную испанку, наполовину русскую по происхождению, но все могли рисовать себе портрет своей мечты.
Падение новой литературной звезды произошло так же стремительно, как и ее появление. Когда литературная игра зашла уже настолько далеко, что С. Маковский всерьез влюбился, а фантазии поверила даже ее создательница (тонкая, суеверно-чуткая Е. Дмитриева стала отождествлять себя с Черубиной, ощущать ее как подлинное и более реальное воплощение своего «я»), мистификация неожиданно раскрылась: переводчик И. фон Гюнтер, тоже сотрудник «Аполлона», под гипнозом выведал у Елизаветы Дмитриевой тайну Черубины. Разочарование испытали все (даже через много лет С. Маковский, пристрастно и зло описывая встречу с Е. Дмитриевой-Черубиной, не мог простить розыгрыша, выставившего его в смешном свете). Он вспоминает появление страшной химеры вместо закутанной в вуаль прекрасной Черубины. Когда оказалось, что за псевдонимом скрывается женщина, не соответствовавшая экзальтированным эстетическим ожиданиям литературной публики, стихи, пользовавшиеся безусловным успехом даже у таких взыскательных литературных судей, как И. Анненский, внезапно потеряли ценность. Ну, а те поклонники, чью душу она задела лично, почувствовали себя просто оскорбленными. На поэтессу накинулись критики. Защищая честь Дмитриевой, М. Волошин вызвал на дуэль Н. Гумилева. Но гораздо больнее ударило Дмитриеву заявление Маковского, будто бы стихи за нее писал Волошин. Разоблачение стало сильным ударом для Дмитриевой. Она рассталась с литературными кругами и надолго оставила поэзию. Для поэтессы этот скандал обернулся огромным разочарованием. Она замолчала на несколько лет, а вернувшись примерно в 1915 году к поэзии, писала Волошину: «Черубина никогда не была для меня игрой… Черубина поистине была моим рождением; увы! мертворождением». «Черубина» жила всего год, но это время Марина Цветаева определила как “эпоху Черубины де Габриак”. Современники, и в более позднее время литературоведы, стали считать творчество Черубины второстепенным по отношению к литературному скандалу вокруг ее имени. Имя Черубины де Габриак на долгое время было забыто, и только в последние десять лет появились публикации ее стихов и жизнеописания.
Позже Елизавета Дмитриева вышла замуж, серьезно увлеклась теософией и антропософией. В 1920-е годы она писала вместе с Маршаком пьесы для детского театра, занималась переводами, встретила своего будущего библиографа Архипова, который собрал и издал все ее творчество. От советской власти Дмитриева-Васильева пострадала уже за антропософию, ее арестовали и выслали из Петрограда. А незадолго до смерти, живя в Ташкенте, она создала еще одну мистификацию – написала цикл стихов
