Она сидела на низком табурете и обмахивалась круглым веером, отчего вокруг распространялся тонкий, манящий аромат жасмина. Ее волосы были сколоты на затылке и распущены на висках, длинные серьги касались плеч. Голубое платье украшал вьющийся серебристый рисунок, напоминавший водяные струи. На первый взгляд, Тао была хрупка и прекрасна, как фея, спустившаяся с Луны в мир людей, но толстый слой пудры скрывал жесткое выражение лица, а в глубине ярко подведенных глаз пряталось отчаяние.
Три года пролетели, как один день. Сегодня ей предстояло переселиться в дом мужчины, который заплатил за нее деньги. У нее не будет свадьбы, ей придется жить на положении не жены, а вещи.
Тао кое-что знала о том, кто купил ее тело. Его звали Ли Чжи, он был богатым торговцем и жил в собственном доме вместе с пожилой сварливой матерью и шестнадцатилетним бездельником-сыном. Его жена умерла несколько лет назад, и все это время к возмущению домочадцев Ли Чжи сожительствовал с певичкой из веселого квартала. Мать была против новой женитьбы сына, но усердно втолковывала ему, чтобы он взял в дом молоденькую бесправную наложницу.
— Если появится Мэй, скажи ей, где я. Пусть придет, и я плюну ей в лицо! — бросила Тао кухарке.
Услышав зов тетки, она поднялась с табурета и спустилась вниз, где ждал Ли Чжи. Им предстояло ехать в открытой повозке, и, чтобы защититься от пыли, Тао опустила на лицо полупрозрачный шарф.
Она не смотрела ни на мужчину, которому ей предстояло отдаться нынешней ночью, ни на Ши, ни на Лин-Лин. Не оглянулась она и на дом, в котором прожила десять лет. Никто не спрашивал ее, что она чувствует, между тем она ощущала себя сверчком в клетке, каких продают на базаре.
Тао всю жизнь провела в тюрьме, и в ее душе поселилась озлобленность. Она мечтала стать хитрой, осторожной и умной, желала взять над кем-нибудь власть, а после — обрести себя, но понимала, что пока что это невозможно.
Ей пришлось поклониться матери Ли Чжи, в то время как его сын нагло разглядывал ее. А потом господин провел Тао в комнату, где ей предстояло жить.
Здесь было много предметов темного дерева с благородным тусклым глянцем, скамеечки, кресла, кровать и сундук. Окна прикрывала тончайшая бумага.
Ли Чжи велел наложнице раздеться, и она повиновалась, но когда он попытался овладеть ею, Тао укусила его за руку. Рассвирепев от ее непокорности, он надавал ей пощечин и грубо швырнул на кровать.
Тао навсегда запомнила, как билась и извивалась под ним. Стремясь заглушить ее крики, он накрыл ей лицо ладонью, так что она не могла дышать.
На следующий день мать Ли Чжи велела девушке приниматься за работу. Женщина, убиравшая в доме, была стара, и теперь хозяйка решила, что сможет сэкономить на второй служанке.
Через несколько дней сын Ли Чжи попытался облапить отцовскую наложницу, а когда она пригрозила пожаловаться господину, рассмеялся:
— Он тебе не поверит! Я скажу, что это ты пыталась меня соблазнить. Всем известно, что женщина порочна от природы!
— Если я порочна, пусть отправит меня обратно!
— Твоя тетка тебя не возьмет, ведь она уже получила деньги. А продать тебя еще раз не получится. Разве что в публичный дом? Мой отец сам сможет это сделать, когда ты ему надоешь.
Втроем они мучили Тао ночью и днем — каждый по-своему. Она не отличалась покорностью, потому часто зарабатывала пощечины. Ее ненависть к этим людям была черна, глубока и огромна, как ночной океан.
Между тем Мэй вернулась в Кантон и нашла работу в такой же мастерской, где трудилась прежде. У нее был опыт, и ее приняли. Новый хозяин оказался порядочным человеком: он вошел в положение бедной одинокой юной вдовы и позволил ей поселиться в маленькой комнатке при мастерской, где ее никто не беспокоил.
Мэй почти ни с кем не разговаривала и редко выходила на улицу. Ей не хотелось смотреть на солнце, она не желала видеть людей. Ее мучило сознание того, что жизнь продолжается после того, как ей стало незачем жить.
Только через три года она нашла в себе силы поговорить с Лин-Лин. Мэй не желала встречаться с теткой, потому подкараулила кухарку, когда та шла с рынка.
Лин-Лин отшатнулась, будто увидела выходца с того света, и едва не уронила покупки.
— Мэй! Ты ли это?!
— И я, и не я, Лин-Лин.
— Где ты была? Что с тобой случилось? Ты была больна? Где тот молодой человек? Он тебя бросил?
— Нет, мы поженились. — По глазам Лин-Лин Мэй видела, что та ей не верит, и добавила: — Он оставил меня, но это не то, что ты думаешь. Он… умер.
Она впервые произнесла это вслух, и едва не задохнулась от приступа острой душевной боли.
— Пойдем, — сказала Лин-Лин, — в доме никого нет. Цзин и Ши уехали на свадьбу. Мы сможем поговорить на кухне, как в прежние времена.
Очутившись в кухонном царстве, Мэй разглядывала печь, посуду, ручную мельницу с каменными жерновами, изображение духа очага на стене с таким чувством, словно и впрямь вернулась в прошлое.
— Где ты была все это время? Почему ни разу не пришла?
— Я приходила вместе с Куном, но Ши меня прогнала. Она сказала, что не отдаст мне Тао. А потом мы уехали из Кантона, — ответила Мэй и рассказала о том, что было дальше.
— Значит, три года ты прожила одна-одинешенька? Почему ты не отправилась к его родителям? Они должны были тебя принять.
— Они бедные люди. Я бы стала для них обузой.
На самом деле Мэй не навестила их не поэтому. Если б она сообщила матери Куна о гибели сына, ей пришлось бы сказать и о том, как он умер. Ей не хотелось, чтобы Ниу страдала так, как страдала она.
— Теперь я понимаю, почему Ши не отпустила Тао. Она потеряла деньги на тебе и задумала продать твою сестру, — сказала Лин-Лин.
— Давно это случилось?
— Две недели назад. Я даже не знаю, как там она и что с ней!
— Я ее навещу.
— Осторожнее, Мэй! Она изменилась. Тао все время твердила, что не хочет тебя видеть! Она считает, что ты ее предала. Если ты не сумела вырвать ее из рук Ши, то тем более не сможешь вызволить из дома этого мужчины. По закону Тао принадлежит ему.
Мэй молчала. Она чувствовала себя виноватой перед сестрой и не могла объяснить Лин-Лин, почему не давала о себе знать. Она растворилась в горе, ее мучили кошмары. Каждую ночь она слышала тихий звон: это звенела на ветру пустая человеческая оболочка, живьем содранная с человека кожа.
Узнав у Лин-Лин, где живет мужчина, купивший Тао, Мэй отправилась к сестре.
Ее путь пролегал мимо одной из красивейших кантонских пагод. Выложенное белоснежными фарфоровыми плитками сооружение с зелеными карнизами, отделявшими один ярус от другого, казалось таким же хрупким, как цветки, в изобилии усыпавшие растущие вокруг кустарники и деревья. Пагода насчитывала девять ярусов и была увенчана большим позолоченным шаром.
Глядя на чудеснейшее сооружение, Мэй думала о том, как получилось, что люди, способные создавать столь совершенную красоту, могут быть такими жестокими.
Работая в мастерской, она наслушалась историй о том, как убивали новорожденных девочек и продавали подросших дочерей, о женах, которые проглатывали ревность, принимая в дом наложниц мужа. Женские мечты и женское счастье в Поднебесной не значили ровным счетом ничего; тысячи несчастных не могли насладиться ни своей красотой, ни молодостью, ни радостями любви. Заключение брака было не соединением сердец, а выгодной сделкой.
О завоевателях в мастерской говорили так:
— Маньчжуры бережно относятся к своим женщинам, потому что они и только они способны подарить им наследников. Китаянки же для них как трава на лугу: пройдешь по ней, примнешь и не
