матери тоже перекочевали в сундуки и шкатулки Ши.
В том, что случилось, тетка винила только Ин-эр:
— Поговорка гласит: «Кем родился, тем и будь». Моя же сестрица всю жизнь хотела запрыгнуть повыше, вот и допрыгалась.
Ши упоминала имя Ин-эр не иначе как с осуждением, а «цветущая слива» Мэй превратилась в «лягушку». Цзин укоризненно вздыхал, но не вмешивался, Двоюродные брат и сестры очень скоро стали относиться к девочкам так же как их родители: презрительно, грубо или равнодушно.
Через неделю после смерти Ин-эр Ши вошла в комнату сестренок с шелковыми лентами в руках.
— Теперь мне придется делать то, что поленилась сделать ваша мать! — проворчала она, приближаясь к младшей племяннице.
Поняв, что собирается сделать тетка, Мэй раскинула руки, как раскидывает крылья птица в попытке защитить птенца, и закричала:
— Нет, не трогайте ее!
Тао заревела от страха и спряталась за спину старшей сестры.
Не подпуская тетку, Мэй царапалась и кусалась, словно дикий зверек. В конце концов, плюнув с досады, Ши бросила ленты на пол и заявила:
— Была одна лягушка, станет две! Посмотрим, что вы скажете, когда вырастете!
Шло время, и Тао все реже вспоминала Ин-эр. Она прикипела к Мэй всем своим маленьким сердцем, а та защищала и оберегала сестренку, не жалея себя, хотя ей приходилось нелегко.
С тех пор как мать оставила ее одну, Мэй жила в бессознательном ожидании чего-то неумолимого и недоброго. В ту весну ее сны были однообразны, тоскливы и расплывчаты, как мазки туши, сделанные кистью неумелого художника. А душу не покидали печаль и тревога.
Глава 3
Из соображений безопасности или по другим причинам Юйтан Янчу предпочитал обитать в загородных владениях, расположенных в нескольких часах езды от Кантона, а не в самом городе, где тоже имел несколько великолепных домов.
Великолепная каменная лестница, начинавшаяся у подножия большого холма, на котором стоял обнесенный высоченной стеной дворец, была такой длинной, что казалось, будто она ведет в небеса.
Судя по всему тот, кто здесь жил, игнорировал поговорку «Небо одинаково удалено от всех».
Ступенька за ступенькой поднимаясь наверх, Кун чувствовал, как шаг за шагом раздвигаются горизонты привычного мира, и прежняя жизнь остается позади.
За минувшие дни он навидался много чудес, теперь же перед его глазами должно было предстать последнее и самое главное.
Ворота были выкрашены в красный цвет, цвет благополучия и счастья, вдоль фасадной стены здания шла широкая веранда. Дорожки сада были вымощены гладкими каменными плитами. В саду росли красивые цветы, аккуратно подстриженные кусты и раскидистые деревья.
Когда Кун, господин Чжун и господин Шон подошли к крыльцу, перед ними во всем великолепии и блеске предстал хозяин дворца. Повелитель. Отец.
Он был одет в дорогую одежду благородных темных тонов, по его спине спускалась длинная, тугая, похожая на толстую черную змею коса.
Спутники Куна немедленно повалились ему в ноги, а князь медленно произнес:
— Приехали? Это он?
Его голос холодил душу, его взгляд лишал воли, а голос отдавался в груди, как раскаты грома. Внезапно Кун понял, что погиб. Он ощутил стеснение в легких, темноту в глазах, тяжесть на сердце и, в конце концов — головокружительное низвержение в пустоту. Он вмиг позабыл обо всем, чему его учили: не поклонился князю, не поцеловал ему руку, а просто стоял, маленький, испуганный, жалкий, покорно ожидая своей участи. Юйтан Янчу подошел ближе.
— Киан?
Мальчик осторожно кивнул. Ему чудилось, будто его шею все сильнее стягивает невидимая удавка. Хотя его не повесят, нет. Разрубят тело на части и бросят на корм свиньям!
Тяжелые руки князя опустились на худенькие плечи мальчика.
— Я рад тебя видеть!
Кун почувствовал теплоту и силу рук человека, чьим сыном его вынуждали притворяться, и на мгновение ему почудилось, будто его окутал уютный и мягкий кокон. Ему словно передались уверенность, спокойствие и могущество Юйтана Янчу.
Однако стоило ему испытать хоть какое-то облегчение, раздался неприятный скрипучий голос:
— Ты все-таки приказал привезти сюда сына этой презренной китаянки?!
— Это мой сын.
Кун поднял голову. На крыльце стояла старуха. Ее взгляд из-под морщинистых век был внимательным и острым. Это была Сарнай, мать князя, соглядатай его жизни.
— Твой сын? Взгляни на его руки, исцарапанные, со следами ожогов. В них, как и в его душу, въелась грязь!
— Господин! — подал голос Чжун. — Приемный отец мальчика плохо относился к нему, его заставляли работать и даже били.
— Нет ничего плохого в том, что будущий князь рано познал несправедливость жизни. Это способствует здравомыслию и умеренности в страстях, — отозвался Юйтан.
— Это не детеныш тигра, а щенок гиены, трусливо поджавший хвост, — презрительно произнесла старуха. — Ты уверен, что это он?
— На его лице родинка, которую я помню с давних времен.
Сарнай вгляделась в лицо Куна.
— В данном случае это не божественная отметина, а досадный изъян. Прежде чем брать мальчишку в дом, надо устроить ему испытание.
— Зачем? Он без того растерян и напутан. Нужно вымыть его, переодеть и накормить. А испытания пусть устраивает жизнь. Идем, Киан, — сказал князь и небрежно махнул в сторону Чжуна и Шона. — Я подумаю, как вас наградить.
Княжеские покои вызвали у Куна ощущение необычайного простора. Тени деревьев, растущих вокруг дворца, ложились на стены ажурным покровом, кроме того, здесь висело много надписей тушью и золотом на красной бумаге. Комнаты были обставлены мебелью дорогих пород дерева, там было немало керамики с легкими, словно тающими, узорами, лаковых шкатулок, изделий из слоновой кости и эмали.
— Мать говорила тебе обо мне? — спросил Юйтан, усадив мальчика на диван.
Кун помотал головой.
— Вот как? Ничего, у нас будет время узнать друг друга. Не думай, что тебя ждет лёгкая жизнь. Тебе придется многое наверстать. Научиться ездить верхом, владеть оружием, повелевать слугами, читать и писать. У тебя будут свои покои и собственная свита.
Вспомнив, о чем всю дорогу твердили его спутники, Кун нерешительно произнес:
— Я могу взять себе в спутники сыновей господина Чжуна и господина Шона?
Юйтан нахмурился.
— Не называй их господами, они твои слуги. Мы ведем свой род от первых маньчжурских императоров и подчиняемся лишь великому сыну Неба[6]. Не советую брать в соратники китайцев — в решающий момент они могут тебя предать.
Кун растерянно молчал, и князь смягчился:
— Понимаю, ты провел среди них десять лет и даже не знаешь родного языка. Я пришлю к тебе этих мальчишек, но ты не должен забывать о том, кто они, а кто ты.
Кун кивнул. Он помнил, что в его руках не только собственная жизнь, но и судьбы других людей, и это придавало ему отчаянное мужество.
