— Да.
— Что вы сделали после того, как просмотрели запись?
— Я уже вам говорила: Бад ее стер.
— Вот так просто? Вы ведь сказали, что не хотели стирать эту запись.
— Да, не хотела… Мы из-за этого даже поругались… Но Бад настоял на своем. Кроме того, ему не терпелось убраться из номера — вдруг кто-нибудь видел, как мы возвращались с пляжа. Я лично так не думала, но он хотел поскорее покинуть отель и вернуться домой. В это время начали звонить наши мобильные телефоны: знакомые, смотревшие новости по телевизору и узнавшие о катастрофе, пытались связаться с нами, так как знали, что мы находимся неподалеку от места взрыва. Но мы не отвечали на звонки. А потом Бад пошел в ванную, чтобы позвонить жене — ведь он должен был в это время рыбачить в океане.
— Возможно, он плеснул водой в стену ванной и крикнул: «Давай к берегу, ребята! Тут такие дела…»
Джилл рассмеялась:
— Бад не настолько умен. Он вел себя как параноик.
— Он просто прикрывал свою задницу — это не паранойя.
Она пожала плечами:
— Я уже тогда подумала, что рано или поздно нас найдут. Нам не повезло, что в тот день мы оказались в Уэстгемптоне. Марк тоже звонил мне, но я не ответила. Когда я села в машину и поехала домой, я прослушала оставленное им сообщение: «Джилл, ты слышала, что там, куда ты поехала, разбился самолет? Перезвони мне». Я позвонила своей подруге в Истгемптон, у которой я, как думали дома, должна была остановиться, и узнала, что Марк ей не звонил. Тогда я перезвонила Марку и сказала, что очень подавлена произошедшим и немедленно возвращаюсь домой. — Она улыбнулась и добавила: — А в Истгемптон я даже не заехала.
— Будь я психологом-любителем, решил бы, что вам хотелось, чтобы вас разоблачили. Или по крайней мере было наплевать на последствия.
— Ничего подобного. На последствия мне было очень даже не наплевать.
— Из своего опыта детектива я знаю, что преступнику гораздо легче быть пойманным, чем явиться в полицию самому. Результат один и тот же, однако для явки с повинной требуется немалое мужество.
После моих слов Джилл Уинслоу снова заговорила в холодной сдержанной манере дамы из общества.
— Не понимаю, зачем вы мне это говорите и какое это имеет отношение к проводимому вами расследованию.
— Вы отлично все понимаете.
Джилл посмотрела на висевшие на стене часы и сказала:
— Мне пора собираться в церковь.
— У вас еще есть время. Поэтому позвольте задать вам последний вопрос. Вы принимали душ после того, как просмотрели запись в номере? — Помолчав, я добавил: — Ведь у вас на теле оставались песок и морская соль. — «Не говоря уже о другом», — подумал я, но вслух этого не сказал.
— Да. Мы с Бадом действительно принимали душ.
— Бад принимал душ первым?
— По-моему, да.
— И пока его не было, вы еще раз просмотрели пленку?
— Возможно… С тех пор прошло уже пять лет. А почему вас это интересует?
Я полагал, что она знает ответ на этот вопрос, поэтому спросил о другом:
— Что вы делали между шестнадцатью тридцатью, когда поселились в номере, и девятнадцатью часами, когда отправились на пляж?
— Мы смотрели телевизор, — ответила Джилл.
— Что именно вы смотрели?
— Сейчас я уже не помню.
Пристально глядя на нее, я сказал:
— До сих пор, миссис Уинслоу, вы мне не лгали.
Она отвела взгляд, сделав вид, что обдумывает мои слова, потом сказала:
— Я вспомнила. Мы смотрели какой-то фильм.
— На видеокассете?
— Да…
— «Мужчина и женщина»?
Она посмотрела на меня, но ничего не сказала.
— Вы взяли эту кассету в библиотеке гостиницы, — сказал я.
— Ах да… вспомнила. — Она некоторое время молчала, однако когда молчание стало затягиваться, сочла нужным добавить: — Очень романтический фильм. Но Баду, по-моему, было скучно. Вы видели эту картину?
— Нет, но я хотел бы позаимствовать вашу копию, если вы, конечно, не возражаете.
Повисло молчание. Она смотрела на расставленную на столе посуду, я — на нее. Сейчас в ней шла ожесточенная борьба, и я не хотел вмешиваться. Это был один из тех моментов, когда вся жизнь человека зависела от одного-единственного решения. Я не раз это наблюдал, допрашивая свидетелей тяжких преступлений, и знал, что они должны самостоятельно принять такое решение, и старался помочь им в этом.
Я догадывался, о чем она думала в эту минуту: о разводе, бесчестье, публичном унижении, детях, семье, — возможно даже, о Баде. Это не говоря уже о публичной даче показаний, адвокатах, средствах массовой информации и, не исключено, даже определенной опасности.
Неожиданно она заговорила — очень тихо, почти шепотом:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Миссис Уинслоу, — сказал я, — на этом свете только два человека понимают, о чем я сейчас говорю. Один из них — я, второй — вы.
Она промолчала.
Я щелчком придвинул к Джилл упаковку от лейкопластыря.
— Точно такую же нашли в вашем номере. Вы что — порезались?
Она продолжала хранить молчание.
Я произнес:
— Или вы использовали пластырь, чтобы заклеить отверстие на взятой в библиотеке видеокассете? Ведь вы переписали вашу видеопленку на кассету с фильмом «Мужчина и женщина», не так ли? Пока Бад принимал душ. — Помолчав несколько секунд, я сказал: — Вы, конечно, можете все отрицать, но тогда я буду вынужден спросить вас, почему вы прихватили с собой взятую напрокат кассету. Вы опять же можете сказать, что действительно переписали свою пленку на эту кассету, но потом ее уничтожили. Но тогда мне придется сказать вам, что вы лжете.
Джилл Уинслоу прерывисто вздохнула, и я увидел, как по щекам у нее потекли слезы.
Посмотрев на меня, она сказала:
— Полагаю… полагаю, мне следует сказать вам правду…
— Я знаю, как все было. Но вы правы — я был бы не прочь услышать это от вас.
— Собственно, мне нечего добавить.
Джилл встала, и на мгновение я подумал, что сейчас она предложит мне убраться из ее дома. Но она, глубоко вздохнув, произнесла:
— Вы, наверное, хотите посмотреть ту пленку?
Я тоже встал. Сердце у меня сильно забилось.
Я сказал:
— Да, мне бы хотелось ее посмотреть.
— Хорошо… но когда вы ее увидите, надеюсь, поймете, почему я не могла… ее показать или кому- либо передать… Если честно, я думала об этом много раз. Вот и в июле думала — когда по телевизору
