То, что индоевропейский прообраз Хозяйки Медной горы первоначально одинаково органично сопрягался и с ящерицей, и со змеей, доказывает хотя бы польская сказка «О королевне, обращенной в змею»{50}. Здесь Хозяйка горы, куда она уводит приглянувшегося юношу, — змея, заколдованная королевна. Внутри горы — богатство и достаток. Когда спустя год Женщина-Змея наконец отпускает своего избранника, то награждает его по-сказочному — дает кошелек, в котором никогда не иссякают деньги. В общем, схема почти та же самая, что и в бажовских сказах. Только конкретика и антураж чуть-чуть другие…
* * * Итак, развернутый ответ на сформулированный выше вопрос о причинах неотделимости двух фантастических образов уральских сказов — Великого Полоза и Хозяйки Медной горы — сводится к тому, что оба они являются прямыми наследниками единой общемировой культуры, наиболее наглядно представленной в культе Великой Матери и ее змеиных атрибутах. Великий Полоз дополняет Хозяйку Медной горы в космотеллурическом плане, выражая в наглядно-образной форме единство двух великих космических начал — Женского и Мужского. В китайской мифологии то же самое и еще более показательно демонстрируют первопредки Фу-си и Нюй-ва — одновременно горные и змееногие боги{51}. Согласно древним канонам, они всегда изображались в виде человекоподобных существ с переплетенными змеиными хвостами. Аналогичную взаимосвязь змеиного (мужского) и людского (женского) начал наглядно выражает тантрический рисунок, на котором мужская творческая энергия в виде фаллоподобной кобры вползает (выползает) во влагалище индуистской богини. Средиземноморская эллинистическая традиция вообще отбросила какую бы то ни было человеческую атрибутику и ограничилась в герметическом символе кадуцея одними лишь переплетенными змеями. В предельно абстрактной форме эту же фундаментальную идею выражает знаменитая восточная идея единения Женского и Мужского начал — инь и ян — и соответствующая ей всем хорошо известная пиктограмма.
* * * Древнеарийское мировоззрение сформировало и другие устойчивые мифологические образы змееподобных существ. Прежде всего, это наги — мудрые полубожественные существа ведийского и индуистского пантеона, полулюди и полузмеи; их змеиное туловище оканчивается человеческой головой. Они — хозяева Подземного царства Поталы, где живут в блистающих золотом и драгоценностями дворцах и владеют несметными сокровищами земли (в дальнейшем мифологема Потала трансформировалась в понятие рая). Им принадлежит тайна эликсира бессмертия, с его помощью они способны не только неограниченно продлевать жизнь и сохранять вечную молодость, но и оживлять мертвых (русские предания о «живой и мертвой воде» проистекают именно отсюда). Наги легко принимают человеческий облик и часто вступают в любовную связь со смертными людьми. Особенно изощрены в любовных утехах красавицы нагини. Но жизнь их вовсе не полна одного лишь благополучия: они находятся в непрерывной и далеко не победоносной войне с воинством птицечеловека Гаруды, который, как и наги, был порожден первопредком Кашьяпой. Похоже, что в обоих случаях мы имеем дело с обобщенной тотемной символикой. Кроме того, образ Гаруды смыкается со всей вереницей древних птицелюдей, прообраз коих, несомненно, восходит к Гиперборее и ее летающему народу.
Любопытно, что древнеиндийское слово nagaфонетически созвучно с современным русским понятием «нагой» в смысле «голый» и совпадает с ним семантически (змеи, как известно, всегда голые). Это объясняется тем, что оба слова наидревнейшего происхождения и восходят к общей индоевропейской лингвистической праоснове. На санскрите слово «нагой» звучит также почти по- русски — nagnas. Но можно спуститься еще глубже в сторону былого языкового единства. Библейский змей (тот самый, что соблазнил Еву) по- древнееврейски зовется Нахаш. Корневая основа этого семитского слова «нах» (с учетом оглушенной согласной на конце) та же самая, что и в индоевропейском. И смысл тот же самый.
Следы древнейшей серпентомифологии (от латинск. слова serpens — «змея») сохранились и в русском архаичном мировоззрении. Народный фольклор и бажовские сказы обнаруживают на сей счет множество реминисценций и позволяют приоткрыть завесу над одной из загадок тысячелетий. Для примера достаточно обратиться к русскому былинному сказанию, условно именуемому «Лука, змея и Настасья». В таком странном сочетании и последовательности имен она изредка публикуется в фольклорных сборниках. В пяти записанных вариантах, кроме печорской глубинки, нигде более неизвестных, рассказывается о сказочной стране, к самой Печоре имеющей отношение весьма косвенное:
Среди-то, братцы, было синя моря, Как синя-деморя было, на острови, Как стояло ведь царство привеликое. Там ведь жил-то удалой доброй молодец…{52} Остров посреди моря-океана хотя и не назван, но это — несомненно легендарный остров Буян русских волшебных сказок и архаичных заговоров. Царство на острове — воспоминание о древней Стране Счастья (в античной традиции — острова или островов Блаженных, где царит Золотой век). Дальнейшее развитие сюжета только подтверждает такое предположение. Герой печорской былины по имени Лука, сын Данилович, терпит крушение во время небывалого шторма, напоминающего, скорее, потоп (причем подробности, сообщаемые русским былинопевцем, живо напоминают картину потопа, воссозданную в Библии или же в эпосе о Гильгамеше){53}. Как и библейский Ной, он чудом спасается у горы (правда, не Араратской, а Сарочинской) и вот здесь-то встречает красавицу оборотня, змею, которая на глазах добра молодца превращается в прекрасную девушку и пытается его соблазнить:
Сотворим-ко-сь мы с тобой любовь телесную, А телесну любовь со мной, прилесную, Кабы вывьём мы с тобой, право, тепло гнездо, Кабы выведём с тобой да мы малых детей…{54} Не правда ли, данный эпизод живо напоминает сюжетные линии некоторых известных бажовских сказов (особенно если читать их между строк)? Точно так же Хозяйка Медной горы (а также другие женщины, появившиеся из Подземного царства) соблазняет уральских парней. Точно так же властительницы гор и земных недр легко превращаются из пресмыкающихся в людей и обратно. (Хотя в приведенной русской былине концовка истории совсем иная: Лука убивает соблазнительницу, а сам женится на прекрасной царевне Настасье, дочери царя Салтана — правителя чудесной страны на острове посреди моря-океана. Здесь множество пересечений с фабулой и действующими лицами пушкинской «Сказки о царе Салтане», сюжет которой, как известно, почерпнут в русском фольклоре.)
Но вернемся к оборотничеству в бажовской мифологии. Ясно, что здесь уральские сказы целиком и полностью опираются на фундамент древнего мировоззрения, — беллетризированного, осовремененного и приспособленного к уральским реалиям. Вот типичный пример из сказа «Змеиный след», где хитрый
