Уральская Гиперборея

приисковый паренек Костька пытается нечистоплотным путем завладеть тайнами Подземного царства и «берет в заложники» (как бы сейчас сказали) его посланницу:

«Схватил ту девчонку за ноги да что есть силы и дернул на себя в яму. Девчонка от земли отстала, а все пряменько стоит. Потом еще вытянулась, потончала, медяницей стала, перегнулась Костьке через плечо, да и доползла по спине. Костька испугался, змеиный хвост из рук выпустил. Уперлась змея головой в камень, так искры и посыпались, светло стало, глаза слепит. Прошла змея через камень, и по всему ее следу золото горит, где каплями, где целыми кусками. Много его. Как увидел Костька, так и брякнулся головой о камень. На другой день мать его в дудке нашла. Лоб ровно и не сильно разбил, а умер отчего-то Костька».^{55}

В бажовских сказах, как и во всем мировом фольклоре, действуют змееподобные существа обоих полов. Если «усреднить» уральских волшебных пресмыкающихся (от исполинского Великого Полоза до маленькой Голубой змейки), то они вполне сойдут за арийских нагов — хранителей сказочных пещер, освещенных блеском золота и драгоценных камней. Как и наги, бажовские змеиные персонажи бывают лютыми и, напротив, покладистыми. Причина? Она проста: во все времена практиковалась дискредитация обычаев, традиций, кумиров, тотемов, религиозных воззрений и идеологии чужих народов и племен. Со временем это нередко приводило к полной демонизации культовой системы и нетерпимости к взглядам чужаков. Подобная тенденция закреплялась и в фольклорных образах. С точки зрения современного человека, воспитанного на европейской традиции, дракон или змей (вроде русского Змея Горыныча) — абсолютное зло. Не так у восточных народов (китайцев, японцев, вьетнамцев, корейцев, тайцев, бирманцев, индонезийцев и т. д.), где дракон нередко является олицетворением мудрости и добрых деяний.

Данная тенденция отчетливо прослеживается и в великом индийском эпосе «Махабхарата», где многие главы целиком посвящены исключительно змеям (нагам), а одна из начальных книг традиционно именуется «Сожжение змей». В ней рассказывается о ритуальном убийстве (сожжении) сотен тысяч (если не миллионов) змей в отместку за умерщвление внука Арджуны Парикшита властителем Подземного царства, царем нагов Такшакой. Во время этого жертвоприношения, несомненно имеющего исторические корни, и была рассказана «Махабхарата» в полном ее объеме и с экскурсами в легендарную историю змей-нагов. Полное истребление змей, как известно, предотвратил легендарный мудрец Астика, рожденный от отца- человека и матери-нагини; он был внуком одного из трех великих царей-нагов — Васуки (двое других — Шеша и Такшака). В великой индийской поэме характеристика добрых змей-нагов вложена в уста одного из них:

<…> Ответствовал змей: «О мудрец знаменитый!
Не все мы свирепы, не все ядовиты,
Не все мы жестоки и втайне трусливы,
Не все мы коварны и алчно кусливы,
Не все мы злодействуем, жалим, клевещем,
Не все мы в сообществе слиты зловещем!
Вот наша порода — людей не кусает
И даже порою от яда спасает.
Мы многих творений добрее, честнее,
О странник, мы только по запаху змеи,
Мы обликом схожи, окраскою кожи, —
Зато мы душою и сердцем не схожи.
Мы связаны с ними названием общим,
Но разное любим, по-разному ропщем.
Мы связаны с ними несчастьем единым,
Но счастьем не схожи со счастьем змеиным.
Не схожи по нашим делам и стремленьям,
Хоть нас презирают единым презреньем.
Иное мы жаждем, иное провидим,
И змей мы не меньше, чем вы, ненавидим».^{56}

В русском фольклоре можно найти отголоски подобных взглядов. Достаточно еще раз обратиться к уже упоминавшемуся циклу русских былин о Добрыне Никитиче и колдунье и обольстительнице Маринке (Марине Игнатьевне). Скажем, такой эпизод былины, как сожительство Маринки со Змеем Горынычем, трудно назвать тривиальным. Из-за Змея, собственно, из-за нанесенной чудовищному полюбовнику обиды и затеяла Маринка проучить Добрыню и обратила его в тура (о чем уже говорилось выше).

Змей — полюбовник колдуньи Маринки — живет не в каких-то там пещерах где-нибудь далеко в горах, а в самом Киеве, в обыкновенном тереме; мало того — еще и в посиделках с красными девушками участвует. Добрыня, бросив камень в окно, так напугал Змея, что тот сначала обделался с головы до ног, а затем бросился бежать из дома своей подруги, где до того жил припеваючи. А Маринка ему вослед:

«Воротись, мил надежа, воротись, друг!
Хочешь я Добрыню оберну клячею водовозною?
Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить,
А еще — хошь, я Добрыню обверну гнедым туром?»
Обернула ево, Добрыню, гнедым туром,
Пустила ево далече во чисто поля,^{57}
А девять туров, девять братиников,
Что Добрыня им будет десятый тур,
Всем атаман-золотыя рога!^{58}

Одним словом, мы вновь вернулись к тому, с чего начали. Но на этом злоключения Добрыни с Маринкой не заканчиваются. Они становятся мужем и женой. Правда, медовый месяц продолжался недолго, точнее — и вовсе его не было. Ведьма она и есть ведьма — какая бы ни была распрекрасная и любвеобильная. Потому и настигла ее заслуженная кара: Добрыня искромсал колдунью саблей на куски.

Акценты на еретичество колдуньи Маринки — результаты позднейшей литературной обработки: сказители, певшие былины, были ревностными христианами да еще и старообрядцами — путем добавления соответствующих эпитетов и крепких словечек они также пытались внести свой посильный личный вклад в борьбу с остатками язычества. В целом же за конкретными былинными образами и сюжетами просматривается древнейшая мифологема соединения (и соития) двух начал — Мужского (змеиного) и Женского. Носительницей последнего становится колдунья Маринка, которая, как уже отмечалось выше, является фольклорной визуализацией архаичного женского божества смерти Морены. В обобщенном философском плане получается: и Мужское, и Женское начала — оба воплощают в себе единство жизни и смерти.

Во взаимоотношениях Змея Горыныча и Добрыни тоже много неясного. В хрестоматийном варианте былины о Добрыне Никитиче, записанном еще Александром Федоровичем Гильфердингом (1831–1872) от знаменитого онежского сказителя Трофима Григорьевича Рябинина, рисуется следующая, знакомая со школьной скамьи, картина:

Да издалеча-далеча, из чиста поля,
Из-под западной да с-под сторонушки,