повзрослел — и додумался до такой горькой правды о своем звероватом и трогательном народе, что больше ничего подобного написать не смог.
Патриоты, откажитесь от Шолохова. Он — не ваш.
25 мая. Последний звонок
Памятка вербовщику
Почти весь этот учебный год, за вычетом командировок, я проработал учителем словесности в московской школе «Золотое сечение». По-моему, преподавание — лучшее, что сейчас можно делать, по крайней мере в сфере культуры. Нынче не время шумных акций, общественных дискуссий и безадресного просветительства. Поколение, заставшее «тучные годы» и сформированное гламуром, представляется мне если не проигранным, то по крайней мере достаточно взрослым, чтобы спасать себя самостоятельно. Бороться надо за детей, как раз за тех, о ком сказал Слуцкий: «Самые интеллигентные люди в стране — девятиклассники, десятиклассники. Ими только что прочитаны классики и еще не забыты вполне». Вдобавок дети не могут переключить канал, обломив рейтинг твоей культурной программе, или предпочесть Толстому глянец: им приходится читать «Войну и мир» и слушать тебя, не отвертишься. ЕГЭ по литературе, конечно, сдавать не всем, да и сочинения в большинстве вузов либо вот-вот отменят, либо уже упразднили. Но из программы твои 20–25 часов пока не исключены, так что дерзай.
Первое и главное: есть серьезный шанс, что следующей модой после начисто скомпрометированного гламура будет культура, русская, классическая. С чем это связано? Гламур был кулыуркой клерков, залогом их уверенности, что они — партнеры и совладельцы, новые хозяева земли. Если принять терминологию Максима Кантора, кризис стал коллективизацией среднего класса: им объяснили, что они никакие не совладельцы и гламуриться им теперь особенно не на что. Уважать себя приходится за другие вещи: одной из первых тренд поймала Ксения Собчак, в чьем облике появилось нечто учительское и даже училкинское. Горячо одобряю. Грядет мода на интеллект. Вдобавок надо снимать сериалы, а в этом смысле российская классика предоставляет серьезные возможности. Одновременный выход «Тараса Бульбы», «Анны Карениной» (сериальная версия отложена на осень, пока смотрим кинематографическую) и «Братьев Карамазовых» обозначает тенденцию ясней ясного; Мельников начал, а Хуциев заканчивает фильм о Чехове; настоящее наше жалковато, а главное — смутно, зато прошлое! В массах крепнет убеждение, сформулированное еще в девяностые годы искусствоведом Львом Мочаловым: «Русская национальная идея есть русская национальная культура». Раньше была пара «культура и нефть», но нефть подешевела.
Так что дети хотят и будут читать, ибо тоже обладают нюхом на тренд. Штука в том, чтобы их к этому подтолкнуть. И здесь, коллеги, мы должны вести себя так же хитро, агрессивно и временами цинично, как разведчик, вербующий осведомителей, или агитатор, призывающий рекрутов записываться в элитный спецназ. Давеча я — все с теми же детьми — был в Питере на экскурсии в музее Достоевского. Экскурсовод Наталья Герман таскала группу по замусоренным чердакам, запертым проходным дворам и подвалам, где размещались трактиры, только чтобы дать почувствовать живой Петербург Достоевского. Кстати, вся лестница, ведущая к предположительному раскольниковскому чердаку (он не там, где «Дом Раскольникова», а дальше по Столярному), исписана свежими надписями типа «Мочи бабок» и «Родя, убей лучше меня». То есть герой жив и актуален, как Воланд для Москвы.
Мы должны прибегать к самым сильным, лобовым и нижепоясным приемам — читать вслух или по ролям, рассказывать сюжет и обрывать на интересном месте, проводить параллели с современностью (что всегда казалось мне дурным тоном — даже у таких мастеров, как покойный Е.Н. Ильин, — но сегодня иначе невозможно, мы их попросту не прошибем). Мы должны разрешать предельно свободные интерпретации, любые дискуссии и даже ролевые игры на классические сюжеты — то же «Преступление и наказание» дает для этого все возможности. Мы не должны стесняться провокативных высказываний. Мы должны грубо подольщаться, давая им почувствовать себя умными. Например:
— Как вы полагаете, почему сцена убийства старухи прописана так подробно, так кроваво?
— Нравилось ему, наверное, чернуху гнать, — смешок с задней парты.
— Блестящая мысль! Именно, именно нравилось! — После этой затравки пусть его порвут те, кто думает иначе. Но не поручусь, что мальчик так уж неправ.
Не стесняйтесь умных слов — дети их любят, уважают себя за их повторение. Не пресекайте творческую инициативу. У меня есть в одном десятом чрезвычайно умный ребенок, всякий раз пишущий сочинение в новой манере. Отличную работу по «Отцам и детям» он написал на блатной фене, которой виртуозно владеет, а сравнительную характеристику Кутузова и Наполеона стилизовал под Толстого, описав их несостоявшуюся встречу:
«— Я вошел в Москву, я! — кричал Наполеон. — Я ввел туда ma grand armee! Почему этот артиллерист позволяет себе писать, что во мне нет величия, что я жирный, что у меня нос красный! Он пашет, вот и пусть пашет! Я кто ему, торт?! Почему, почему вы, который не дал ни одного сражения и вообще ничего такого, вы, который старый, рыхлый, почему вы положительный, а я отрицательный! Вот что я желал бы, чтобы мне объяснили, ежели бы только в вашей варварской стране кто-нибудь умел что-нибудь объяснить в двух словах, а не в четырех томах!
— Да просто не нравишься ты нам, м… тебя в г., — вяло сказал толстый Кутузов и толстою рукою сделал знак толстой Марфуше. Марфуша радостно слезла с печи, цепляясь за выступы босыми ножками, и принялась со всею грозною и величественною силою гвоздить французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».
Вы как знаете, а я пять поставил. Ребенок думает и читал текст.
Напоследок несколько наблюдений над тем, какие программные сочинения выглядят потенциальными хитами в детском восприятии. Наибольшим шоком был для меня всеобщий интерес к некрасовской поэме «Кому на Руси жить хорошо», от которой предыдущие выпускники дружно воротили нос. Вещь оказалась легкоусвояемой (рассчитана-то на крестьян!), гротескно-смешной (особенно сцена поиска счастливого человека на базаре с призом в виде ведра водки), легко транспонируемой на современность (обсуждение, кому на Руси хорошо сейчас, выливается в увлекательный спор). Лермонтов сегодня не особенно нравится девятиклассникам, а Пушкин — да, вполне, и не только потому, что Пушкин жизнерадостней и в каком-то смысле проще, а потому, что в Лермонтове сильно бунтарское и волевое начало, для которого сейчас не время. Один мне так и написал в сочинении: «Почему я должен верить, что Печорин исключителен, когда перед нами только его исключительное себялюбие и цинизм?» Дело не в том, что они видят цинизм там, где его нет; но они не видят ничего другого. Печорин и его создатель — носители добродетелей, которые сегодня не востребованы. Кое-какие нравственные принципы основательно подзабыты, и потому сегодняшнему школьнику трудно объяснить, в чем именно неправ Петр Петрович Лужин. Больше того: я получил аргументированную работу о том, что самый нормальный человек в «Войне и мире» — Долохов, потому что он умен, храбр, любит мать и сестру. Мне пришлось потратить урок на объяснение того нехитрого факта, что, когда человек спит с женой друга и расстреливает пленных, любовь к собственной семье выглядит не смягчающим, а отягчающим обстоятельством. И то не уверен, что убедил.
Наконец, дети любили и всегда будут любить триллеры. Нет ничего дурного в том, чтобы рассказ о Тургеневе сопровождать знакомством с «Кларой Милич», «Призраками» или «Собакой», а в лекцию о Достоевском включить, например, сон Ипполита из «Идиота». Принести на урок по сну Татьяны реальный сонник тоже бывает недурно.
Дорогие школьные словесники, товарищи по ярму! Нам трудно, но у нас есть мощная компенсация. Будущее сегодня зависит только и исключительно от нас. И все эти пильщики бабла, сосальщики сырья и лакировщики пустоты отлично это понимают. Либо интеллектуальным стержнем России станем мы и наши ученики, либо не будет ни России, ни будущего.
Поздравляю с окончанием учебного года и неизбежным спустя три месяца началом нового.
