постановке «Дней Турбиных», а их преспокойно сняли на три года во времена РАППовского всевластия. Есть нечто волшебное, мистическое, весьма метерлинковское в участи этой пьесы, неожиданно ставшей для российских детей главной театральной сказкой XX века. Я уж молчу про бесчисленные заведения, организации и творческие коллективы, названные в ее честь.
Вообще между символистами и советской властью наблюдалось странное взаимное тяготение. Символист Минский — первый переводчик «Птицы» — был издателем и активным автором ленинской «Новой жизни». Символисты Блок и Брюсов решительно одобрили октябрьский переворот (впрочем, декаденты всегда стремились к гибели и любили ее, а потому приветствовали все Решительное и Окончательное). В тридцатые годы символист Белый спокойно издает сначала «Маски», вызвавшие издевательскую отповедь Горького, но ведь опубликованные же! — а вслед за ними обширнейшие трехтомные мемуары. В сороковом, во времена мрачнейшей реакции, выходит отлично подготовленный том переписки Белого и Блока и «Избранное» Белого в Малой библиотеке поэта. О тщательном изучении предтеч символизма Лев Озеров в ИФЛИ сочинил: «Студенты глухо волновались — в программу был включен Новалис»; и то сказать — где еще, при какой власти студентам вменялось бы в обязанность изучать сложнейшие, многосоставные аллегории «Генриха фон Офтердингена»? У советской власти были серьезные трения с акмеистами, почти поголовно уехавшими или истребленными (Гумилев расстрелян, Мандельштам и Нарбут погибли в лагерях, Ахматова подверглась травле, Иванов в эмиграции), она сожрала или выдавила из страны большую часть футуристов, и даже близость к Маяковскому никого не спасла, а из крупных символистов почти все, от Брюсова до Чулкова, умерли своей смертью. Оно и понятно: акмеисты пытались вернуть слову смысл, а в стране победившего символизма это грех непростительный. Серебряный век поистине кончился в августе 1921 года, когда умер Блок и погиб Гумилев, но умерли они по-разному, и спор их — одна из принципиальнейших полемик в истории русской литературы — доигрывался после их смерти в декорациях самой истории. Символизм приветствовал советскую власть и приветствовался ею, потому что СССР был самым символистским государством в истории XX века.
«Синяя птица» обернулась точнейшей метафорой советской истории. Сначала «мы длинной вереницей идем за синей птицей» под музыку Ильи Саца. Ради этих поисков мы раскрепощаем трудящихся — выпускаем из заточения и немоты душу Воды, Огня, Кота, Пса, Хлеба… Мы ищем Синюю Птицу в прошлом и будущем, и всякий раз как будто отлавливаем, но всякий раз убеждаемся, что «синяя птица либо не существует, либо в клетке меняет цвет». Обратите внимание, как популярны были в СССР прочие символистские произведения: «Маленький принц» Экзюпери, написанный под явным влиянием Метерлинка, «Чайка Джонатан Ливингстон» Баха, написанная под явным влиянием Экзюпери… А как жить иначе — в стране, где за символический труд расплачивались символическими деньгами, где вера в великие абстракции заменяла любые убеждения, где разговаривали цитатами и думали лозунгами? Умозрительнейшая из мировых сверхдержав могла соперничать по этой части лишь с Соединенными Штатами, приютившими Метерлинка с 1940 по 1947 годы, и не зря единственным совместным американо- советским кинопроектом (не считая документальной «Неизвестной войны») была «Синяя птица» 1976 года, поставленная Джорджом Кьюкором с участием Маргариты Тереховой, Георгия Вицина, Олега Попова, Джейн Фонды и Авы Гарднер.
Разумеется, с годами все это вырождалось. Наш нынешний прагматизм корнями уходит в те самые семидесятые, когда гордым именем «Синяя птица» с равной легкостью называли что угодно, от кафе до конфет, от курортного бара до вокально-инструментального коллектива. Новелла Матвеева еще в 1963 году предвидела нашествие этих пошляков: «Нет, никто не споет. Летучий голландец на дрова пойдет. Кок приготовит нам на этих дровах паштет из синей птицы». Паштет из синей птицы — самая точная метафора советской империи в годы ее заката, и не зря в обиходе синей птицей назывался отечественный замороженный цыпленок за рупь семьдесят. Он-таки был синий, и именно так выглядела осуществленная светлая мечта всего человечества. Тогда часто шутили, что наш удел — сидеть в навозе и нюхать розы.
Горькая правда сводится, однако, к тому, что выбор невелик: либо сидеть в навозе с розой, либо пребывать в нем же без нее. Разучившись мечтать, мы ничего не выиграли взамен. Советский наивный, розовый, иногда лицемерный идеализм помогал хоть как-то скрасить обычную русскую жизнь с ее тоской, зверствами и бегством от самоидентификации. Заменив синюю птицу на зеленую купюру, мы отнюдь не приблизились к идеалу — даром что зеленая купюра не меняет цвета при свете дня. Советский символизм — тонкий слой взбитых сливок на толстом пласте крови и грязи; сентиментальные мультики, славные детские песенки, лучшее в мире детское кино и «Синяя птица» в бессмертной постановке Станиславского. Теперь от всего этого осталась только «Синяя птица» — последнее напоминание о прежней жизни для наших дедов, а теперь и для нас.
Это очень хорошая пьеса. Может быть, лучшая в XX веке. Не только потому, что она учит верить в мечту и искать Истинные Блаженства — это как раз довольно просто, и не зря Станиславский ругал в письмах к друзьям «метерлинковские банальности». А потому, что она — как и все символистское искусство — учит правильному мировоззрению.
— Ничего не поделаешь, я должна вам сказать правду: те, кто пойдут с детьми, умрут в конце путешествия.
— А кто не пойдет?
— Те умрут на несколько минут позже.
Все-таки загнивающие декаденты лучше разбирались в жизни, чем жизнерадостные акмеисты и громокипящие футуристы.
14 сентября. Умер Нодар Думбадзе (1984)
Острая сердечная недостаточность
14 сентября 1984 года в Тбилиси умер от четвертого инфаркта пятидесятишестилетний Нодар Думбадзе, самый известный и, вероятно, самый непрочитанный писатель Грузии. В России его не переиздавали пятнадцать лет — с 1989 до 2004 года, когда вышли под одной обложкой три лучших его романа. Думбадзе до сих пор предпочитают видеть автором веселой и лиричной книги «Я, бабушка, Илико и Илларион», известной во всем мире благодаря экранизации Тенгиза Абуладзе, сразу объявленной шедевром поэтического кинематографа. Так оно и есть, но к лирическим воспоминаниям о детстве, мудрых стариках и сельских чудаках Думбадзе далеко не сводится. Сельская идиллия у того же Абуладзе пятнадцать лет спустя обернулась тоталитарным адом «Древа желания», а у Думбадзе — глубоким трагизмом поздней прозы с ее явственно христианским пафосом; кажется, только грузинское происхождение автора — свидетельство триумфальной национальной и культурной политики советской власти — позволило «Белым флагам» и «Закону вечности» сначала появиться в печати, а потом и стяжать лавры.
В семидесятые годы на советской (да и мировой) шахматной доске стояла сложная позиция с неоднозначными перспективами. Доиграть ее не успели, анализ впереди. Перестройка не разрешила коллизии, а смела фигуры с доски, как когда-то революция; сложность оказалась утрачена надолго. Между тем пять ведущих республиканских литераторов той поры — литераторов подлинных, с равной горячностью обсуждавшихся на провинциальных и московских кухнях, — каждый для себя решал мучительный вопрос о том, что делать порядочному человеку, когда вырождается власть, и каковы перспективы социума, в котором на равных соседствуют навязанный бесчеловечный советский кодекс и отживающие, но все еще влиятельные архаические правила. Это соотношение национального и советского было главной темой серьезных республиканских литератур, не исключая русскую (где эти же вопросы решали Вампилов, Распутин, ранний Белов, Можаев, а бескомпромисснее всех — Шукшин, которого ни к почвенникам, ни к «горожанам» однозначно не отнесешь). Эти пятеро писателей-шестидесятников, интеллигентов с глубокими национальными корнями, были: Василь Быков, Нодар Думбадзе, Максуд Ибрагимбеков, Фазиль Искандер и Чингиз Айтматов.
О проблеме и вариантах ее решения следовало бы написать большую отдельную работу; простите мне вынужденную колоночную беглость в освещении темы. Коллизия была обозначена ясно: архаика отживает свое, родовыми и племенными законами не спастись, но альтернатива бесчеловечна и вдобавок
