с радостным изумлением констатирует: «Вот это вино!»
Ясно, отчего я так изумился, узнав, что Шагин с Шинкаревым приехали в Штаты лечиться от пьянства, а по возвращении в Петербург — создавать там по американскому опыту группу «Анонимных алкоголиков». Я встретился с митьковскими лидерами, так резко и нетрадиционно изменившими облик одного из интереснейших культурных феноменов России последних лет, и с их здешним наставником Евгением Зубковым, психиатром и наркологом.
Отказ от жизнеутверждающего, героического, дружелюбного пьянства, как я понял, — явление возрастное: взросление российской жизни. Перестройка выбила из-под митьковского питья социальную основу — задорное противостояние, хмельной протест. Пьяное творчество — это детское творчество, заметил Шинкарев. Оно бывает очень милым, но нельзя им заниматься до старости. При этом оба митька всем своим поведением опровергали устойчивое российское мнение о том, что «завязка» пагубно действует на творческую потенцию и трезвенник быстро превращается в угрюмую тупую сволочь.
Тема и стиль нашей беседы были благостны. Лился чай, меня называли «браток» и однажды — «дурилка картонная». В будущее верилось с трудом.
Через три месяца после исторического чаепития я позвонил доктору Зубкову. Митьковская группа «Анонимных алкоголиков» активно работает в Петербурге. Завязали и другие лидеры. В разных городах СНГ и США прошли или готовятся выставки. Шинкарев поменял и обставил квартиру. «Спившаяся конъюнктура трезвеет», — сказал Зубков. И с медицинской конкретностью пояснил: «Те, кто не успел помереть от пьянства, пить бросают».
«Трезвый митек» — оксюморон: вроде сочетаний «живой труп» или «дворник-еврей». Стоит взглянуть на их канон, фильмы и мультфильмы, чтобы увериться: завязавший митек автоматически перестает быть таковым, как трудоустроенный вор в законе.
Но оказалось, что пьянство было не доминантой, а лишь катализатором митьковского мировосприятия. Понятно, что способность к эстетизации действительности резко возрастает от стакана «Южного красного». Однако митьки сумели выкрутиться из новой ситуации и обратить ее себе на пользу: как сформулировал Шинкарев, «трезвый алкоголик лучше обычного человека». Произошло удвоение образа: простосердечный добродушный алкаш сделался простосердечным добродушным непьющим алкашом.
Советская катакомбная культура в содержательных и стилевых установках часто отталкивалась от советских норм: так митьки противопоставили регламенту — неформальность, а значительности — несерьезность. Сейчас время кризиса: рухнула печка, от которой так удобно было танцевать.
В истории культуры не раз бывало, что принципиальные положения не поспевали за художественной практикой, что критика опережала теорию, — тогда затрудняется выработка критериев: отсутствует норма, все та же печка. И тогда главный упор делается на эмоциональное восприятие, на непосредственность реакции.
Эти перемены интуитивно ощутили нерафинированные, но чуткие митьки. В разброде и растерянности эффектно срабатывают их главные козыри: открытость, дружелюбие, простота и доступность. На новом витке российского общественного и культурного процесса митьки выказали жизнестойкость, сумев найти источник внутри себя, реализовать внутренние ресурсы и начать их эксплуатацию, создать самообеспечивающуюся и самовоспроизводящуюся систему. В этом смысле не важно — пьют они или завязали, начнут ли снова или продолжат трезвость: существенна способность трансформировать артистический образ и культивировать его в новых обстоятельствах.
«Брат Митька помирает, ухи просит…»
Несут уху.
Где ты, верблюд-орденоносец?
В 30-м году в Москве вышла книжка «Ленин в русской народной сказке и восточной легенде». Вот цитаты из этих сказок:
Ленин жив. И когда на заводе винтик спортится или, скажем, у нас земля сушится, поднимает он свою голову и идет на завод, винтик клепает. Он по проволоке иногда кричит, часто слышат его съезды партии. Только видеть его не под силу нам. Лучевая волна незаметная закрывает его лицо от лица людей.
Или:
Ленин ему говорит: «Мужика теснить ты не имеешь права. Значит, как друга своего я наказать тебя должен примерно». Поцеловал тут Ленин друга-то, отвернулся и велел расстрелять его.
Однако интересно спуститься с государственных высот (вожди, вера в утопию, миф о коммунизме, «Котлован», «Чевенгур») к низам уличным, дворовым, кухонным. Социальная психология на этом уровне управляется той же мифопоэтической традицией. Коллективная общенародная фантазия тут запечатлелась в блатной песне, анекдоте и жанре, не имеющем пока определения, условно его можно назвать фантастической былью или дикой историей. В отличие от анекдота, заведомо пародирующего действительность, эти истории рассказывались с установкой на полную достоверность и в качестве правдивых кочевали по всей стране на протяжении поколений.
В Московском зоопарке раскрыли американского шпиона. Жил в обезьяннике, никто не знал. Несколько лет скрывался.
В Китае мужчина родил. Это пока один случай в мире.
Чарли Чаплин дает миллион тому, кто сможет выпустить двадцать дымовых колец и потом нанизать все на одну струю.
Многих собак награждали орденами и медалями. В дивизии генерала Доватора нескольких лошадей наградили. На Втором Украинском фронте всю войну прошел верблюд, лично Чуйков дал ему орден.
Академия наук дает миллион тому, кто найдет третье слово с окончанием на «зо». Два есть — «железо» и «пузо».
Пеньковский продал такие секреты американцам, что его расстрелять было мало — сожгли в топке.
И масса бытовых и любовных историй: о супруге полковника, живущей с его догом; о пропавших женах и их кольцах, обнаруженных в колодце; о матерящихся усатых младенцах в колясках; о пирожках с человечиной.
Или такая патриотическая история о футболе.
У Боброва (вариант — Бутусов) была на правой ноге красная повязка. Значит, бить можно только левой — иначе убьет. Приехали американцы, у них на воротах обезьяна, берет все мячи. Наши
