Теперь все объединяло их: и Жорж, и поганенький закуток, и цыганские песни, несущиея из главного зала.
Жорж, понимая, что они отличаются от тех, кто выплясывает и поет, лихо маханул скатерть на обратную сторону, но там она оказалась уж вовсе неприличной, тогда Митя сунул Жоржу в карман пятерку и тот, просекши, что давать будут, тут же прошкандыбал на своих рассыхающихся ножках и принес достаточно чистую, - во всяком случае стираную, - простыню, то бишь скатерть и даже стаканчик с нарезанными маленькими бумажными уголками,салфетками.
- У вас, что, благотворители - больница? - Спросил Митя, скашивая веселый глаз на Веру, она прыснула, а Жорж ничего не понял, но на всякий случай ответил: конечно.
Заказ принес быстро, потому как кроме шашлыка и салата здесь ничего не изготавливалось, а когда еще одна пятерка перекочевала в его карман, появился армянский коньяк.
Глядя на Митю непроницаемыми ночными глазами Жоржик тихо сообщил, что есть рыбка-с...
- Какая? - спросил Митя.
И Жоржик, видимо опившийся до сумасшествия, ответил: ерш-с. Они, хихикая, все же отказались от 'ершса' и когда Жоржик
ушел, захохотали. Они еще ни о чем не говорили, только устраивались, вживались в обстановку, в жизнь на пароходике, в их закутке, - будто предстояло им тут долго пробыть или вовсе - прожить...
Впрочем, почему - нет? Те часы, которые пройдут здесь - в грохоте, воплях, Жоржике, зыбком качании палубы и всем другом - были ничем иным, как самой жизнью, - долгой, чреватой неожиданностями и предвкушениями, полнящейся значительными и незначительными моментами и чувствами...
Митя разлил по рюмкам коньяк и сказал, что, если Вера не возражает,то у него сегодня будет только один тост: за нее.
Вера ласково улыбнулась ему как избалованному ребенку и кивнула, хорошо, они будут пить за нее.
Так они выпили три рюмки подряд и Митю стало лихорадить: у него похолодели руки и ему было неловко касаться ее своими ле
дышками.
Но ничего не мог сделать - лихоманка не проходила даже от коньяка.
Вера попробовала салат и тут же снова расхохоталась: он был ледяным прямо из морозилки. А шашлык на глазах потемнел и ску
кожился - видно не раз и не два собирали его по частям.
- Я сейчас протрясу этого Жоржика, - рассердился Митя.
Вера остановила его: не надо, Митя, не трогайте его, он свалится...
Митя невесело рассмеялся.
... Ах, если бы они сейчас были в Нью-Йорке! Сколько бы он показал Вере! Как прелестно бы они поужинали... И вдруг подумал, что, пожалуй, ни разу не вспомнил ее там. И Вера удивилась тени, проскользнувшей по его лицу, - неужели это из-за какого-то шашлыка?
- Как вы жили? - Вдруг неожиданно даже для себя задал Митя вопрос, один из самых неловких, и к тому же на который, в принципе, нет ответа.
- Нормально, - ответила Вера, как и должна была ответить. Но тут произошел сбой, потому что Вера была неординарна, да и ее отношение к Мите - тоже, она добавила: пожалуй, я жила бы плохо, если бы так не любила вас.
Она увидела, что Митя принял это лишь как великолепное светскую браваду и хочет ответить столь же великолепно....
Но этого ей не было нужно.
Она-то сказала не для минутного восторга. Она любила его и хитро, тяжко, трудно, завоевывала этот зыбкий остров, остров - вне ее материка...
И не дав ему ответить, она продолжила.
- Я любила вас все эти годы, Митя. Наверное, это болезнь и я представляю определенный интерес для медицины, - тяжеловесно пошутила она. - Знаете... ведь я ходила на почтамт. Через день. Мне казалось, что вы хоть однажды меня вспомните или вам станет тоскливо и вы захотите кому-то написать и этим кем- то буду я... Глупо, конечно, но вот так. Меня уже узнавали девушки из международного окошка и говорили с сожалением: пока вам ничего нет. Пишут. Конечно, я понимала, что ничего не будет, но сходив на почтамт один раз, я уже стала ходить из-за какой-то странно возникшей между нами связи... Пока я шла, я придумывала, что бы вы могли мне написать и и письма у меня получались разные...
Девчонки хорошо относились ко мне и, видимо, обо мне и о вас судачили. Они конечно придумывали, какой вы, - я думаю, вы были высоким брюнетом с синими глазами Алена Делона. А я уходила от почтамта и радовалась тому, что послезавтра я снова приду... Мне казалось, что когда я стою у окошка международной корреспонденции, вы думаете обо мне, и в эти моменты я вас так любила!..
- А сейчас? - Механически откликнулся на последнее слово ошеломленный Митя,
- И сейчас, - ответила Вера, прямо глядя ему в глаза.
Он тоже смотрел на нее, молча, потому что понимал, что ничего достойного этой потрясающей простоты, он не скажет. И только через некоторое время он прошептал: вы - необыкновенны, Вера. Я не достоин вас.
Это Митя сказал совершенно искренне.
Он вглядывался в эту в сущности малознакомую женщину и чувствовал себя подавленно, - мелким и ничтожным. И необоримо захотелось уйти и больше никогда не видеть ее.
Но Митя не был бы Митей, если бы среди свистящих пуль на баррикадах, не вдел в петлицу цветок и на встал во весь рост.
Он пригласил Веру танцевать и вопреки ее зажатому ожиданию, вел себя в танце, как на официальном балу.
Они танцевали, находясь на расстоянии друг от друга и мешали стиснутым парочкам заниматься откровенным танцевальным флиртом.
Митя не шел банальными путями.
Когда они возвращались в свой закуток, Митя еще раз подумал, что ему было бы легче и спокойнее без этой любви...
Она поняла это, - умница-разумница, бабка ежка - костяная ножка, что раздавила маленькую быструю бедняжку-букашку своим
каменным домком.
И сказала, усаживаясь на безумный диванчик: Митя, только не считайте себя обязанным ответить мне. Ушло-проехало.
Но он-то знал, что не проехало и не ушло, но она уже задавала ему вопросы,- как он жил там, каков сам Город - Большое Яблоко и вообще пусть порассказывет ей, туземке, про ТУ жизнь...
Этим она закрывала тему любви: продолжать ее, - было бы бестактным.
Митя стал забавно и красочно рассказывать о В.В., парнях, их женах ( вспомнив еще одну 'любовь'- риточкину, - и ухаясь внутренее от этого воспоминания), - рассказал даже о стриптизерке Анне Шимон, о которой теперь мог говорить и вспоминать вполне спокойно.
Митя увлекся, а так как был артистичен, то действительно забавно рассказал и про костюм тореро, долго выплясывая в шуточках вокруг своего роста и вообще внешности - дескать, какой торе
ро!.. Это только старик - грек сослепу мог...
Вера оживилась, хорошо смеялась и сейчас не выглядела Фудзиямой, закрывающей солнце.
Митя с радостью отметил это.
Снова стало легко и свободно.
Наконец буйный кораблик захотел спать.
Замолк оркестр, пошатывающиеся пары потянулись по протертой ковровой дорожке к 'трапу', а Жорж снял с них за изысканный ужин приличную сумму, но Митя не огорчился: он был не жаден и ему очень хотелось тратить деньги на Веру, тем более, что было их у него немало.
В такси она сразу села вперед, чем порадовала Митю, который не знал, что и как начинать, или не начинать вовсе?..
