может являться частью диссоциированного статуса и не станет осознанным в том смысле, что невозможно остаться целостным человеком, осознавая более двух диссоциированных статуса одновременно. Сидя в своей комнате и не делая абсолютно ничего, кроме естественного процесса дыхания, пациентка (в своем воображении) нарисовала картину, сделала что-то интересное на работе или совершила прогулку на природе, но с точки зрения стороннего наблюдателя не произошло ничего. На самом деле, ничего и не могло произойти, поскольку в состоянии диссоциации одновременно и непрерывно происходят множество различных событий. С другой стороны, она могла сидя у себя в комнате думать о завтрашней работе, строить планы, обдумывать каникулы, и это могло быть воображаемым исследованием мира и той области, где сон и жизнь — одно и то же. Так она балансирует на грани между болезнью и здоровьем.
Заметим, что фактор времени действует по-разному, в зависимости от того, работает ли фантазия или воображение пациентки. В фантазии все происходит молниеносно или не происходит вообще. В психоанализе между этими похожими состояниями проводят различие, так как аналитик, который работает с этим, всегда знает признаки определенной степени диссоциации, когда эти состояния переходят одно в другое. Часто различие между ними невозможно выяснить лишь на основании вербализации того, что происходит в голове пациента, и оно теряется при аудиозаписи сессии.
В данном случае имел место выдающийся талант артистического самовыражения, пациентка достаточно знала жизнь, знала, что поезд ушел, знала что с самого начала у нее не было шансов. Она, это неизбежно, всегда будет разочарованием для самой себя и для всех родственников и друзей, которые надеются на нее. Она чувствует, что когда люди надеются на нее, они всегда чего-то ждут от нее, а это затрагивает ее внутреннюю неадекватность. Для пациентки все это было причиной глубокой обиды и печали. И есть множество оснований для предположения о том, что если бы она не обратилась за помощью, то появилась бы реальная опасность самоубийства, просто потому, что она сама оказалась бы просто ближайшей жертвой. Когда она попадает в некоторою близость к преступлению, пациентка начинает защищать свой объект таким образом, что на этом этапе у нее появляется импульс убить саму себя и таким способом покончить со своими проблемами посредством реализации своей собственной смерти и завершения проблем. Суицид не решение, а только прекращение борьбы.
У подобных случаев всегда чрезвычайно сложная этиология, но попробуем коротко сказать что- нибудь о раннем детстве пациентки, сказать что-то действительно достоверное. Ясно, что паттерн взаимоотношений с матерью сформировался в ее первые годы жизни, в тот самый период, когда отношения слишком рано и неожиданно изменились от удовлетворяющих ребенка к разрушению иллюзий, отчаянию, потере надежды в объектных отношениях. Этот же паттерн можно описать относительно взаимоотношений девочки с отцом. Когда мать потерпела неудачу, отец пытался как-то исправить ситуацию, но в конце концов тоже оказался заключенным в этом паттерне, который уже сформировался у ребенка. Существенной ошибкой отца оказалось то, что он думал о ней как о потенциальной женщине и игнорировал ее потенциальную маскулинность[7].
Самой простой способ описать источники этого паттерна у пациентки, это взглянуть на нее как на маленькую девочку, младшую среди остальных детей в семье. Эти дети в основном были предоставлены сами себе, частично потому, что казалось, будто они вполне способны сами себя развлекать, придумывать игры и управляться все лучше и лучше. Эта младшая девочка, когда она пришла в детский сад, обнаружила, что находится в мире, который уже был организован и упорядочен. Она была очень интеллектуально одаренной и так или иначе смогла приспособиться. Но она никогда не стала по-настоящему членом группы как со своей точки зрения, так и на взгляд других детей, так как ее адаптация основывалась только на соответствии, но не на участии. Она не получала удовольствия от игр просто потому, что девочка просто старалась сыграть любую отведенную ей роль, и другие чувствовали нехватку вклада с ее стороны. Скорее всего, однако, старшие дети не понимали, что на самом деле их сестра отсутствует. С точки зрения моей пациентки, как мы обнаружили, играя в игры других людей, она
Посредством диссоциации, усиленной серией значимых фрустраций, когда ее попытки быть таковой, какая она есть, целостной личностью, оказались безуспешными, в ней появилась одна особенность: ее жизнь фактически стала диссоциированной, в то время как всем остальным казалось, что она играет с детьми в детском саду. Диссоциация никогда не была полной, и сказанное мной о взаимоотношениях этого ребенка с сиблингами, наверное, нельзя применить полностью, хотя какая формулировка содержит достаточно правды, чтобы признать ее полезной для описания подобных явлений.
По мере того как моя пациентка взрослела, она научилась создавать такое жизненное пространство, в котором никакие реальные события не были особо значимыми для нее. Постепенно она стала одной из тех людей, которые не чувствуют, как существуют целостные человеческие существа. Она училась в школе, затем работала, но параллельно в это же время шла другая жизнь, о которой она и не догадывалась, воспринимая жизнь, исходящую из ее диссоциированной части. Другими словами, это значит, что ее жизнь была отделена от ядра, главной части ее личности, которая жила тем, что стало определенным последствием фантазирования.
Исследуя жизненный путь этой пациентки, можно выявить множество способов, посредством которых она пыталась собрать вместе разрозненные части своей личности, но эти попытки всегда содержали в себе некоторый протест, что приводило к дисгармонии с социумом. Все это время у нее было достаточно сил и здоровья, чтобы раздавать обещания, заставлять своих родных и друзей верить, что она сможет сделать карьеру или, по меньшей мере, наступит день, когда она будет довольна своей жизнью. Однако выполнить это обещание было невозможно, поскольку (как мы с ней вместе мало-помалу мучительно обнаружили) она по-на-стоящему существовала лишь тогда, когда вообще ничего не делала. Мы отнесли это «ничего-не- делание» к деятельности, подобной сосанию пальца. Позже это приняло форму непреодолимо частого курения и различных надоедающих и навязчивых игр. Ни эти, ни какие-либо другие пустые занятия не радовали ее. Они лишь заполняли пустоту, которая и была этим существенным состоянием ничего-не- делания, в то время как пациентка занималась любым делом. Она очень боялась этого в течение анализа, так как ей казалось, что эти факты приведут ее прямиком в психиатрическую клинику, где она проведет всю оставшуюся жизнь лежа на койке, в бездействии, неподвижно, не владея собой, но все же в непрестанном фантазировании, в котором ее всемогущество никуда не делось и она может достичь потрясающих вершин, оставаясь личностью в диссоциированном состоянии[8].
Как только пациентка начала делать что-то практическое, например, рисовать или читать, она столкнулась с барьерами, не позволившими ей чувствовать удовлетворение, ведь она простилась со всемогуществом, которое удерживала в своих фантазиях. По смыслу это можно отнести к принципу реальности, но в случае с этой пациенткой правильнее будет сказать, что в структуре ее личности действительно имела место диссоциация. Поскольку она была здорова и в определенные моменты вела себя как целостная личность, постольку она была вполне способна справляться с фрустрациями, относящимися к принципу реальности. А в состоянии болезни этих способностей и не требовалось, поскольку она не встречалась с реальностью.
Попробую проиллюстрировать состояние пациентки с помощью двух из ее сновидений.
1. Она находилась в комнате, заполненной людьми. Она знала, что выходит замуж; за какого-то мерзавца. Он был одним из тех мужчин, которые никогда ей не нравились. Она повернулась к своему соседу и сказала: «Этот мужчина — отец моего ребенка». Таким образом она, с моей помощью, на этой поздней стадии психоаналитической терапии открыла самой себе, что у нее есть ребенок, она смогла сказать, что этому ребенку около десяти лет. На самом деле у нее не было детей, а в этом сне она увидела, что у нее уже много лет есть дитя, которое благополучно подрастает. Кстати, это объясняет одно из ее замечаний на более ранней сессии, когда она спросила: «Скажите, я действительно одеваюсь слишком по- детски, учитывая мой неюный возраст?» Другими словами, она была очень близка к пониманию того, что должна одевать и этого ребенка и саму себя, свою «самость» среднего возраста. Она сказала мне, что ребенок — девочка.
