– Питер, мы немного устали. Правда? На меня необъяснимо накатывает тревога, поэтому и ты можешь видеть странные картинки. Оказавшись в другом полушарии, мы не успели поменять зависимость от прежнего. – Он усмехнулся и, подбивая подушку, добавил: – Ну и потом не стоит забывать, что мы в Бермудском треугольнике.
Сказав это, он вдруг вскочил с постели и бросился к двери. Питер вспомнил: отец ожидал прихода официанта с зеленым чаем, да, верно, совсем забыл об этом. И теперь, когда в коридоре брякнуло что-то о поднос, он вспомнил. Отец открыл дверь и заговорил с кем-то по-английски. Разговор был немного нервным, в коридоре открылась еще одна дверь. В беседу вмешался кто-то третий. В конце концов отец появился в каюте с блюдцем, на котором стояла чашка, и захлопнул дверь, когда ему что-то говорил тот, третий, не официант.
– Они забыли приготовить мне чай. Они вообще обо мне забыли. Но помнили об итальянце, заказавшем кофе. Пусть теперь подождет итальянец, – сказал отец, забыв о сне и поставив чашку на столик. – Я буду пить кофе.
Отец дома часто пил кофе на ночь. Мама говорила, что это дурная привычка, что пить кофе на ночь – вредно. Но отец ее не слушал. Он мог встать ночью и поесть борща, утром съесть огромную тарелку каши и выпить перед сном несколько чашек эспрессо (мама пила только этот кофе, другого не признавала). С уходом мамы отец вдруг изменился до неузнаваемости. Словно замаливая грехи собственного упрямства при ее жизни, он стал соблюдать принятые правила жизни: на ночь пил только зеленый чай, упорядочил просмотр телевизора, и только одна привычка на двоих осталась у них: еда по ночам.
Выпив кофе, отец выключил наконец свет и забрался под одеяло.
– Папа, ты скучаешь по маме?
Он ничего не ответил.
А под утро Питер слышал, как его отец, крепкий и сильный мужчина, тяжело дышал, накрывшись одеялом с головой.
Ночью Питеру привиделась собака. Он не стал говорить об этом отцу. Очень часто случалось так, что мальчик видел картины, поражавшие его своей фантастичностью. На него нападал водяной человек, придавливал всей своей влажной тяжестью, а наутро выяснялось, что к обеду ожидается проливной дождь.
И вот сейчас Питер стоял у воды, смотрел на свое отражение и думал, что могут означать твари над распростертым телом отца. Но куда бы он ни уводил свои неокрепшие мысли и как бы ни настраивал себя на взрослое толкование действительности, у него ничего не получалось. Лишь страшная, липкая тревога разливалась по его телу, уверяя в том, что тварей может и не быть, и отец, быть может, не лежит, а, наоборот, стоит. Но как бы ни поворачивал Питер свои рассуждения, все равно выходило, что отцу сейчас очень плохо.
Он сказал об этом вышедшей из воды Дженни. Холодная воды странным образом придала ее губам и щекам розовый нежный оттенок, и она, кажется, даже улыбалась. «Так хорошо себя чувствуют люди, впервые за несколько дней ступившие на землю», – подумал Питер и сказал Дженни:
– Нам нужно идти назад.
– Почему? – улыбнувшись и потрепав его за волосы, она наклонилась и подняла шорты.
– Мне нужно разыскать отца.
– Наверное, Питер хочет пить, – предположила Берта. – Он сильно вспотел, рука у него – хоть выжимай.
Левша вышел из воды. Его крепко сбитая фигура заставила Дженни чуть отвлечься.
– Не мучьте пацана, он всего лишь переживает за отца, – бросил он, ни на кого не глядя и наклоняясь, чтобы поднять шорты. И добавил по-русски, обращаясь к Питеру: – Малой, что случилось?
– Меня беспокоит отец, – ответил Питер.
– Что он говорит? – спросила Дженни.
– Пустое. Он хочет к отцу.
Кто-то из путешественников высказал мысль о необходимости возвращаться.
И в этот момент выяснилась странная вещь.
Ни одного из двух гидов рядом не было.
– Это еще сырой маршрут, – предположил молодой мужчина лет тридцати пяти—тридцати восьми, – еще не все детали отработаны, еще не приработались сотрудники. «Реалити» – молодая компания. Но не стоит судить их за то, что они стараются изо всех сил.
– Очень разумная мысль, – с иронией и даже раздражением заметил Левша. – Не стоит судить их за то, что кто-то из нас может протянуть ноги, съев ядовитый плод.
– Я заметил у вас на плечах голову, – ответил ему мужчина. – Это убеждает меня в том, что вы не из тех, кто станет рвать с дерева незнакомый фрукт и есть.
– Сейчас вам на голову, которую я вижу, упадет какой-нибудь ядовитый паук и вцепится в темя. Было бы здорово, если бы вы при этом слово в слово повторили свои слова о простительности промахов молодой, развивающейся компании.
– Вы не русский, часом? – прищурился мужчина, разглядывая Левшу от пояса до лба.
– Ну, вы-то точно русский, – процедил тот, – потому что так поставить вопрос не придет в голову никому другому.
– Что странного в моем вопросе?
– То, что на него можно ответить как отрицательно, так и положительно, и при этом оба ответа могут оказаться как правильными, так и неправильными. Все зависит от слуха того, к кому ваш вопрос обращен, – Левша закинул сумку за спину, с которой расстался только на пять минут. – Мне надоело болтать с вами.
– Это потому, что я из второго класса, наверное.
– Мальчики, не ссорьтесь, – сообразив, что завязалась ссора, вмешалась Дженни и взяла Левшу за руку. – Мне кажется, нам нужно возвратиться и найти наших провожатых. Быть может, они заблудились?
Все рассмеялись. Кроме Левши и спорившего с ним мужчины. Питер был не в счет. Держа Берту за руку, он уходил в глубь леса.
Когда Макаров открыл глаза, он снова увидел небо. Да только теперь от отары овец не осталось и следа. Оставшись без пастуха, они разбрелись по голубому пастбищу, и сейчас он видел лишь смятые, похожие на клочки разорванного письма облака.
Несколько минут он потратил на то, чтобы приподняться на локте и попытаться все вспомнить.
Короткие, подбитые едва заметной сединой волосы его примялись и теперь торчали во все стороны. Тугой, почти стеклянный взгляд был похож на хмельной. Воспаленные глаза упрямо рассматривали окружающее и не находили ответа. Покусав губы, он растер квадратный подбородок и сел.
Память услужливо подсказывала лишь воспоминания об ужасном состоянии, которое он пережил. С утра его беспокоило плохое самочувствие. Сердце грозило выпрыгнуть из груди, все внутри дрожало и дергалось, ноги не слушались.
– Мне стало плохо, и я упал, – прохрипел он, облизывая сухие, как наждачка, губы. Во рту стоял отвратительный химический запах. Однажды Макаров по нечаянности выпил фальсифицированной водки. Его выворачивало наизнанку, а под вечер, когда жена отпаивала его какими-то травами, он чмокал губами и приводил в действие какой-то резервуар внутри себя, который при каждом чмоке порционно подавал к небу вонь технического спирта. Нынешнее его положение ничем не отличалось от той отвратительной картины, и разница состояла лишь в том, что в прошлый раз он лежал на диване квартиры в Калининграде, а сейчас не может встать с земли острова в другом полушарии. – Мне просто стало плохо, и я потерял сознание, – снова пробормотал он и, с трудом поднявшись, сел. Он не замечал, что разговаривает сам с собой, чего давно уже не было и что случалось с ним, когда он оставался в своей служебной капитанской каюте и тосковал по жене и сыну.
Поднимался на ноги Макаров долго. Но – удивительное дело – едва он ощутил тяжесть своего тела, ноги стали послушны. Словно и не было того ощущения беспомощности, когда он делал шаг и не был уверен, что нога ступит туда, куда нужно.
Он посмотрел на запястье. Следуя давней морской привычке отмечать по часам каждое событие,
