Про помощника Нечай ничего не понял, да и не обратил на эти слова особого внимания: не до того ему было. Боярин широким шагом вышел вон и хлопнул дверью, а Нечай от злости так сильно ударил кулаком по столу, что надломилась дубовая доска. Руку рвануло тупой, разливающейся болью, но это нисколько не помогло. Нечай хотел шарахнуть по столу головой, но к нему подбежала Груша и обхватила сзади за пояс, прижимаясь щекой к спине: Нечай вздохнул и глухо, утробно застонал.
Родичи во дворе провожали Тучу Ярославича, и видеть их не хотелось. Нечай думал забиться на печь, пока они не вошли в дом, но решил, что его достанут и там, поэтому быстро оделся и потихоньку вышел во двор через хлев. Груша догнала его за сеновалом, где он ждал, когда, наконец, все успокоится.
Пить горькую Нечай больше не мог – с души воротило.
– Пойдем, что ли, леденчиков погрызем, – сказал он девочке.
Она кивнула головой, словно поняла. Туча Ярославич успел сказать Мишате, что сделает Нечая дьяконом, и тот долго кланялся боярину, благодарил – разве что сапог не поцеловал, когда держал благодетелю стремя. Мама обрадовалась и, вроде, успокоилась…
– Вот видишь, малышка… – с горечью пожаловался Нечай, – все довольны, все радуются… И никому не объяснишь.
Он вывел Грушу со двора, когда смолк тяжелый топот копыт по обледеневшей грязи – на улице подморозило, а снег все не шел и не шел.
– Он ведь и согласия моего не спрашивал, – говорил Нечай глухой девочке, – без меня меня женили… А даже если бы и спросил? Что бы я ему ответил? Как ты думаешь?
Груша засопела и потерлась об его бок.
– Вот и я не знаю. Знаешь, в монастыре, конечно, плохо было. На руднике особенно. Но я там говорил, что хотел. Хуже бы все равно не сделали… Разве что язык бы вырвали. У нас одному вырвали. Клещами. Раскольник он был, антихристами монахов звал, речи говорил. Дурак, конечно – какая разница, двумя или тремя перстами креститься? По мне так – никакой. Посолонь ходить или противосолонь? Мучеником за веру хотел стать, вот и стал. Умер он потом, в шахте его завалило. А другой раскольник, на солеварне еще, ему язык только подрезали. Он как начнет говорить – серьезно так, с пафосом – все смехом заливаются. Жаль его, конечно… он переживал, плакал даже…
У Нечая мурашки пробежали по плечам. Он часто рассказывал Груше о прошлом, он никому и никогда не рассказывал столько о себе, сколько ей. Раскольник с подрезанным языком раньше был протоиереем, служил в каком-то большом городе, в соборе, и слыл хорошим проповедником. Его потом забрали с солеварни и отправили куда-то на север, в монастырь на острове, где колодников годами держали в каменных мешках.
На рынке все говорили только о ночной охоте на оборотня – Нечай постарался пройти к лотку со сластями незамеченным, но ему это не удалось.
– Нечай! Ты чего в трактире вчера не был?
– Нечай, а правда, что Туча Ярославич с оборотнем голыми руками дрался?
– Нечай, постой, расскажи! Правда, одного егеря оборотень целиком сожрал? Или врут все?
Нечай отвечал им односложно и торопился. Но и баба, продававшая леденцы, не удержалась от вопроса:
– Давно тебя не видала. Или мои пряники разлюбил? Говорят, ты на оборотня охотился?
– Насыпь мне леденчиков на алтын, – Нечай не стал обращать на вопросы внимания и протянул ей тряпицу, в которую собирался положить сласти.
– Так какой он, оборотень? Большущий?
– С теленка, – Нечай сжал губы.
– Ой, лишенько! – баба присела, – а зубы? Говорят, у него зубы как ножи?
– Как сабли, – хмыкнул Нечай, – из пасти торчат и в землю упираются. Поэтому и след его всегда от волчьего отличить можно – две борозды пропахивает. Леденчиков насыпь.
– Да врешь ты! – баба захихикала и махнула на него тряпицей.
– Да зачем мне врать-то? Точно говорю, как есть.
Баба махнула на него тряпицей еще раз и начала сыпать на нее сухие, мелкие леденцы.
– Добавь немножко, маловато на алтын-то!
– Петушков бы взял, они дешевле.
– Вот и добавь пару петушков, не жадничай!
– Ладно, бери уж! Охотник! – баба протянула ему и Груше по петушку на палочке, – себе в убыток отдаю!
– Отдашь ты что-то в убыток, жди! – Нечай завязал леденцы в узелок, сунув петушка в рот.
– Завтра приходи – пряники мятные будут, свежие. Мой сегодня тесто поставил.
Нечай кивнул, сунул узелок в карман, и хотел уйти, но баба спросила вдогонку:
– А с Дареной-то у тебя серьезно?
Нечая перекосило – про Дарену он успел забыть. Вот еще напасть, мало ему своих неприятностей!
– Нет, нету у меня ничего с Дареной, так всем и расскажи. Надоели!
– Ой, скромный какой! – засмеялась баба, – смутился-то!
Нечай развернулся и потащил Грушу прочь. Его остановили еще раза три-четыре, но теперь в ответ на расспросы он только огрызался.
Потом они с Грушей забрались в овин неподалеку от водяной мельницы, и долго сидели на соломе, посасывая леденцы. Нечай жаловался ей на судьбу, и сделал несколько соломенных кукол, которых девочка рассаживала в кружок, разговаривала с ними по-своему, не сомневаясь, что куклы ее понимают: ей не надо было мычать и отчаянно жестикулировать, она просто шевелила губами.
– Что-то я замерз, – наконец, сказал Нечай, вполне успокоенный неторопливой беседой, – и пить хочется. Пойдем домой, а?
Груша кивнула и начала собирать кукол – они заняли обе ее руки, как охапка поленьев. Ну как она узнала, что он сказал? Нечай забрал у нее половину новых игрушек и помог слезть с настила вниз. Но стоило им выйти к реке, как Груша схватила его за руку и потянула к брошенной бане. Баня напомнила ему о Дарене, и идти туда вовсе не хотелось.
– Да чего мы там забыли, а? – посмотрел он на девочку просительно, но она помотала головой, уперлась ножкой в землю и попыталась сдвинуть его с места.
Нечай улыбнулся и пошел.
В бане было сыро, холодно и сумрачно, несмотря на ясный день и низкое, холодное солнце, заглядывающее в окно. Груша вывалила кукол у порога парной, и попыталась отодвинуть пустой бочонок от стенки. Нечай, не очень понимая, что она делает, помог ей в этом непростом деле, после чего она начала командовать им вовсю, показывая пальчиком, куда и что надо передвинуть. Он решил, что Груша собирается гадать, как третьего дня это делали девушки: перевернутый бочонок оказался посередине, а вокруг него встали скамейки. Но девочка подобрала брошенных кукол и долго рассаживала их как будто за столом. Куклы сидеть не хотели, и она прислоняла их лицами к бочонку.
– Обедать, что ли, будут? – спросил Нечай, а Груша выпросила у него оставшихся леденцов и разложила их перед куклами. А потом показала, как ложкой едят кашу.
– Ну я же говорю – обедать. Здорово. Пошли домой, а?
Она помотала головой и недовольно топнула ножкой, вытащила его за руку на крыльцо и показала пальцем на лес. Потом изобразила зверя, потом, двумя пальцами, идущего человека, вернулась в баню и снова показала, как едят кашу. Даже села на лавку, откинулась и погладила пузо.
– Зверь придет, съест наши леденчики и больше есть не захочет? – Нечай рассмеялся, – что-то я сомневаюсь. Маловато будет!
Груша собрала кукол в охапку, но леденцы трогать не стала, и когда Нечай хотел собрать их обратно в узелок, перехватила его руку и помотала головой.
– Ладно. Покормим зверюшек. Только сдается мне, они этим не питаются.
Леденцов Нечай жалел, но Груша так настаивала… Для нее ведь было важно, что он понял ее, гораздо важней всего остального. В конце концов, сластей можно купить еще.
– Ну, братишка, повезло тебе! – встретил его Мишата, – ты хоть спасибо Туче Ярославичу сказал?
