удержал… Кровь поползла по бокам только после второго десятка, зато сразу в несколько ручейков – палки стали попадать в свежие рубцы, разбрызгивая ее по сторонам.
С первых его батогов на архиерейском дворе прошло много лет: Нечай давно научился принимать удары с наименьшими потерями – на выдохе, расслабив спину. Но это не сильно помогало: разве что кости не крошились… Да на морозе… Желание избавиться от боли любой ценой предательски рвалось наружу, становилось невыносимым; жалость к себе комом встала в горле, и страх кричал изнутри: убьют, ведь убьют! Они же люди, неужели они не понимают! Нечай покрепче сжал губы и зажмурил глаза еще плотней.
– Да что ж вы делаете! Он же живой человек! – раздался отчаянный бабий крик из толпы. Похоже, кричала Федькина мать, и Нечай был с ней совершенно согласен.
Толпа подхватила ее крик глухим, нарастающим рокотом.
– Хватит! – выкрикнул мужской голос.
– Довольно уже! – поддержал его другой.
Нечай едва к ним не присоединился и прижал лицо к скамейке, надеясь заткнуть себе рот. Ну хватит же! Правда, хватит! Еще немного, и слезы польются из глаз!
– Перестань, боярин! – кричали издалека, но в голосе появилась нескрываемая угроза.
– Кончай эту бодягу! Довольно! – крикнули с другой стороны, не менее угрожающе.
Толпа волновалась все сильней, и ее шум быстро перекрыл тяжелый свист батогов: бабы завывали, как по покойнику, а мужики ругались матерно и грозно. Туча Ярославич молчал, и егеря продолжали полосовать Нечаю спину с той же силой, только чаще – испугались, что им не дадут закончить. Нечай в кровь царапал ладони ногтями, и вжимался в скамейку из последних сил, когда толпа, подбадривая себя криками, сдвинулась с места.
– Хватит, – коротко бросил Туча Ярославич егерям.
Нечай жалел потом, что не видел лица боярина в ту минуту – ведь испугался, сволочь! Нечаю отпустили руки, и кулаки со всей силы ткнулись в снег, достав промерзшую землю. Нечай не сразу заметил, как его трясет, и что челка от пота прилипла ко лбу. Каждый раз, когда батогам не удавалось вырвать из него ни звука, он считал себя победителем. Но теперь что-то было не так…
– Туча Ярославич, уходить надо, от греха… – прошептал над головой Ондрюшка.
– Успеем, – бросил ему боярин.
Нечай долго не мог шевельнуться, дожидаясь, когда боль станет хоть немного терпимой. Ему не хотелось вставать на глазах у дворовых и Тучи Ярославича. Мишата прав… Выглядел Нечай, наверное, жалко. В школе у него имелась дежурная фраза на этот счет: «Ничего так всыпали, правда?» У других парней это неизменно вызывало одобрительный гогот. Когда он понял разницу между школьным наказанием, и наказанием для разбойника, шутить ему расхотелось. А теперь он и рад был бы сказать боярину что- нибудь едкое, но в голову ничего не приходило, да и язык не ворочался. Валяться тут, как раздавленный червяк на дорожке, да скрипеть зубами – вот и все, на что он способен. И со скамейки встать сил нет… Нечай зажмурился, стиснул зубы, рывком оттолкнулся и сел. Больно… Черт возьми, просто невозможно больно… И кровь полилась в штаны.
Туча Ярославич посмотрел на Нечая сверху вниз.
– Ну как? Понравилось?
Нечай медленно кивнул, не рискуя раскрыть рот – у него закружилась голова, и он уперся кулаками в скамейку, чтоб не упасть.
– У архиерея будут кнут и дыба, – бросил ему боярин и махнул рукой дворовым, – в усадьбу. Нечего тут больше делать…
Испугался… Дворовые, тоже изрядно перепуганные, не заставили себя ждать, и стоило Туче Ярославичу отойти к саням, как к Нечаю тут же кинулся Мишата.
– Братишка… – он присел перед Нечаем на корточки, посмотрел снизу вверх и сглотнул слюну, – ты как, братишка?
Нечай кивнул и скривился, надеясь усмехнуться. Понял, наконец? Думал, небось, отстегают прутиками…
За ним поспешили племянники, и Полева, и Олена, и кузнец, и жена кузнеца, и родители Федьки, и староста – Нечая окружили плотным кольцом, и боярина он больше не видел, только услышал звон бубенцов и топот копыт, увозящих сани на дорогу.
– Ты… – голос брата дрогнул, и по лицу прошла судорога, – да как же это… Ты не вставай, сейчас я у пивоваров сани возьму, отвезу тебя до дома.
– Не выдумывай, – разжать зубы Нечай не сумел, – сам дойду.
– Дядя Нечай, – Стенька присел рядом с Мишатой, – ты…
У парня на глазах блеснули слезы, и сморщился широкий нос. Нечай подмигнул ему, но вышло это не очень ободряюще. Полева подобрала полушубок Нечая и отряхнула с него снег. Кузнец протиснулся поближе и осмотрел Нечая со всех сторон.
– Силен ты, парень, – выдохнул он скорей с восхищением, чем с сочувствием, – это ж надо, что, сволочи, сотворили… Ты как, живым-то себя чувствуешь?
Нечай скривил лицо, изображая, как он чувствует себя живым.
– Тогда встаем потихоньку! – кузнец кивнул Мишате, – давай.
Они закинули его руки себе на плечи, и Нечай скрипнул зубами, поднимаясь на ноги.
– Да кулаки-то разожми… – кузнец глянул на него, – теперь-то чего…
Коленки тряслись, и беспомощно разъезжались губы – сил почти не осталось: он устал. Он еще не чувствовал этого, просто знал, что долго не сможет сжимать зубы и кулаки, долго не сможет дышать так же неглубоко и редко, чтоб не скулить.
– Тише, тише! – сказала жена кузнеца, – руки-то ему не задирайте, пригнитесь немного. Осторожней…
– Да… – попытался выговорить Нечай, – да ничего… Я как-нибудь…
Со стороны рынка приближался звон колокольчиков и топот копыт.
– Сюда, сюда! – Стенька запрыгнул на скамейку и махнул рукой.
Люди – очень много людей вокруг – расступились, пропуская Нечая, Мишату и кузнеца, а к ним навстречу подъезжали сани, которыми стоя правил Федька-пес, посвистывая, чтоб его пропустили.
– Че голые санки-то? – прикрикнула на него мать, – сена не мог кинуть?
Федька съежился под ее взглядом.
– Ничего, сейчас шубу постелим, – жена кузнеца начала развязывать опояску.
– Не надо, – слабо возразил Нечай, – не надо, испортишь же…
– Иди и молчи, – проворчал кузнец, – щас промокнём кровь-то.
На сани постелили две шубы – вторую скинула мать Федьки-пса. Федька же развернул лошадь так, чтобы Нечаю не пришлось обходить сани. Стенькины братья протолкнулись сквозь толпу с полотенцами в руках.
– Вот, в трактире взяли.
– Нам хозяин сам дал!
– Давай. На колени становись сюда, – велел кузнец, подведя Нечая к саням, – вот так.
Федькина мать на всякий случай одернула и еще раз расправила шубы, а Полева постелила на них рубаху Нечая. Жена кузнеца обошла его сзади, вытерла кровь с боков и с поясницы, и начала осторожно оборачивать полотенцами спину и плечи. Нечай напрягся и заскрипел зубами, но Полева с силой прижала его лицо к своей груди, чтоб он не выгибался, и, поглаживая по голове, зашептала прямо в ухо:
– Тихо, тихо. Все пройдет.
И тут Нечай не выдержал. Горло перехватило болезненным спазмом, он хотел проглотить комок, но тот застрял в глотке. Нечай мучительно закашлялся, не в силах глубоко вздохнуть, и слезы побежали из глаз на полушубок Полевы.
– Что? Больно? – она снова погладила его по голове.
– Братишка, потерпи, – Мишата тронул его за руку, – потерпи еще немного.
– Да уж натерпелся, – вздохнула Федькина мать.
Нечай хотел сказать, что с ним все нормально, что ничего страшного нет, но не смог произнести ни
