двухстах от нас стоит ракета. Сейчас, когда она освобождена от ферм обслуживания, видишь, насколько ее формы стремительны, изящны, совершенны.
Не торопясь, пока есть время, еще раз проверяем установку фокуса и диафрагмы. Второй звонок: «До старта — пять минут». Совсем как в театре, когда приглашают к началу спектакля.
Третий звонок: «Минутная готовность!»
Даже сейчас включать киноаппараты рано. Особенно выносные. В них запас пленки невелик. Если их включить по минутной готовности, то к моменту старта они опустеют.
Смолкли разговоры. Все внимание на ракету. Вот прекратил парить кислородом дренажный клапан. Пошел наддув. Слышны глухие хлопки — это сработали клапаны и пиропатроны. Слежу за ракетой и одновременно боковым зрением — за секундной стрелкой хронометра. Наступает момент для включения первой группы выносных, снимающих отброс большой кабель-мачты. Здесь, кроме интуиции, ничто не поможет. Конечно, если включить наши камеры в систему автоматики ракеты, то… но кто же на это пойдет. Выручает «реле времени»; заложенное в каждом из нас.
— Первая! — кричу ассистенту.
— Есть первая! — отвечает тот.
С глухим стуком отваливается большая кабель-мачта.
На пульте управления выносными камерами, где горит рубиновый глазок лампы, показывающей, что напряжение на пульт подано, загораются три зеленых — по числу камер, работающих на отброс.
— Стоп первая!
— Есть стоп! Зеленые глазки гаснут.
Следующие мгновения тишины чувствуешь всем существом, как затишье перед бурей. И в такие моменты особенно остро и много видишь. Вот откуда-то взялась ворона, села на вершину ракеты. Сидит, перебирая крыльями. Что с ней будет, когда ракета пойдет? Тик-так, тик-так! Это не часы — сердце стучит. Боком, боком, как гонимый ветром лист, ворона все же слетела. Пора!
— Камеры! — даю команду.
Заработали моторы всех киноаппаратов. Руки автоматически находят стопоры вертикальной и горизонтальной панорам штатива и отпускают их. Берусь за панорамную штангу. Теперь для меня ничего не существует, кроме сероватого прямоугольника визира, в котором по центру, занимая собой весь кадр, стоит ракета. И тотчас же мелькнул красноватый отблеск. В кадре — водопады пламени, нет — море огня, и все оглушительней рев работающих двигателей ракеты. Он буквально придавливает к земле. На огненных столбах ракета плавно поднимается, ускоряя свое движение. Водопад пламени оканчивается тонким полупрозрачным языком, который быстро-быстро трепещет. Рев двигателей постепенно уменьшается — и вдруг словно кто-то разорвал надвое голубое полотнище неба. Еще немного, и за яркой точкой работающих двигателей появился белый инверсионный след. Мгновение, и он оборвался, а яркая точка упрямо движется все дальше и дальше, медленно тускнея и почти сливаясь с серым полем матового стекла визира. Теперь слышен только шум работающего мотора камеры. До боли напряглись глаза, но панораму ведешь по интуиции, потому что ракеты не видно. Вот в кадре опять что-то сверкнуло — разделение. В небе появился светящийся крест. Веду панораму еще несколько секунд и наконец выключаю камеру. Съемка всей панорамы старта ракеты заняла всего 240 секунд. Чувствую, что рубашка у меня мокрая от пота.
Возвратились из экспедиции. Моя девятилетняя дочка — Лялька с восторгом рассказала о том, что, пока мы были в командировке, по телевизору показали Стрелку и Белку. Они сначала спокойно сидели в удобном кресле, подвернув свои баранки-хвосты, а затем стали лаять — разговаривать между собой… До чего же жалко, папочка, что ты этого ничего не видел!
Прошедшая работа для нас была, кроме всего прочего, хорошей тренировкой, репетицией перед первым полетом человека. Сделать двадцать частей в год — большая нагрузка. Дни, недели, месяцы так и мелькали. Дома от нас совсем отвыкли. Ведь даже не знали, где мы находимся.
Когда машины выдали весь рабочий материал по Стрелке и Белке, повезли его на просмотр к Сергею Павловичу. Он остался доволен. Некоторые ролики смотрел несколько раз. А ведь рабочий материал смотреть утомительно: мешают дубли, раккорды, засветки, а подрезать и подложить его было некогда. На этот раз не хватало времени. Обычно же мы его приводим мало-мальски в порядок.
И опять космодром. Космодром зимний, неприветливый. Степь — раздолье для злых ветров и жестоких морозов. Несмотря на теплую одежду, мы мерзнем. Все сидим у раскаленной печки нашего автобуса. Аппаратура и аккумуляторы стоят на столе, они подготовлены для съемки, собраны и опробованы, а пока тоже греются. Осталось вынести все на съемочную точку, поставить на штативы, и можно снимать. Выносить будем в последний момент. Хотя механизмы камер и на зимней смазке, боимся, как бы не застыли. До старта тридцать минут, но мы не торопимся, будем отсиживаться до последнего.
Меня беспокоят выносные камеры, хотя они тоже сейчас греются. У каждой камеры есть свой обогревательный чехол, своя шуба. Недаром мы долго возились с ними. Аккумуляторы тоже с подогревом. Как только температура внутри шубы понизится, терморегулятор включает подогрев, и температура камер поднимается.
До старта пять минут. Разбираем свои аккумуляторы и прячем их прямо под куртки на живот, затем берем аппараты и штативы и выбираемся из теплой машины. Звонок телефона, минутная готовность. Пошел счет секунд. Каждая из них как удар по нервам. Правда, это только до момента включения камер, а потом отрешаешься от всего, и реально существует только прямоугольный квадрат визира.
Давно отброшены в снег рукавицы. В них неудобно работать. Глаз плотно вжат в резиновый наглазник визира камеры. Дышу в сторону, чтобы линза визира не запотела от теплого дыхания. Включаю мотор, веду камеру короткой панорамой — сегодня низкая облачность. Все, ракета исчезла из виду… Застывшими, негнущимися пальцами выключаю мотор.
30 декабря 1960 года, Байконур. Наша группа получила команду возвращаться домой. Сидим на аэродроме. Настроение дрянное — завтра Новый год, а мы застряли. Пока собрали аппаратуру, пока сдали материал для отправки в проявку, в Москву ушел последний самолет. Мы видели, как он взлетел. Остался еще ИЛ-14 Сергея Павловича Королева, но никто не знал, куда он полетит и сколько с ним человек. Есть небольшая, но надежда. Конечно, проинструктировал своих, чтобы, когда придет «эС Пэ», сделали вид понесчастней. Я отошел на несколько шагов и оглянулся. Мои ребята, сиротливо приткнувшиеся к ограде опустевшего аэродрома, действительно являли собой глубоко печальную картину.
Приехал Королев. Увидел несчастные фигуры киношников, подошел:
— Ну, что, орелики, застряли?
— Сергей Павлович, говорят, только второго января придут самолеты, а нужно седьмого уже обратно, — жалостливым голосом начинаю я.
— Ну-ка мигом к пилоту, узнай, как загрузка? Да скажи, сколько у вас груза!
Бегу к пилоту, потом к «эС Пэ»:
— Командир экипажа сказал, что можно.
— Давайте быстро в самолет!
А ребята стоят в стороне, настороженно следят за моей беготней. Машу им руками.
Когда немного отдышались, «накрыли на стол». Поели и, успокоившись, уснули. А мне не спится, пристроился в кресле с книгой. Из своего салона вышел Сергей Павлович.
— Что читаешь, Володя?
Я показываю «Королей и капусту» О'Генри.
— Как прошли съемки?
— Вроде бы порядок, Сергей Павлович. Все, что надо было, сняли. Прилетим, срочно проявлю, подрежем, сразу же привезу показать.
— Хорошо.
— Сергей Павлович, а как дальнейшая работа?
— Опять собачки и манекен, а там не за горами и человек…
— Скоро? Королев усмехнулся:
— Не терпится? Мне тоже…
— С людьми как-то страшновато. Машина ведь серьезная. Наверное, нелегко решиться слетать на ней.
— Это глядя со стороны страшновато. Мы строим корабли не для суперменов? Каждый физически
