мог весьма неделикатно соприкоснуться с ним, отчего Сроли неминуемо умылся бы кровью, а в придачу и с парой зубов, наверное, расстался бы…
Теперь опасность нависла над Сроли, так как толпа, лишившись объекта, на котором собиралась выместить накопившуюся злобу, несомненно, направила бы гнев на того, кто занял место Лузи. Дело обстояло скверно, поскольку Иоина, надо полагать, заручился поддержкой небольшой, но крепкой компании наемников, которых он либо заранее подпоил, либо обещал напоить после «работы», и те с нетерпением ждали, когда можно будет приступить к выполнению «заказа».
Дело обстояло скверно. Занесенный над Сроли кулак мог в любую секунду опуститься на его лицо. Но Сроли рванулся, подбежал к окну, вырвал из проема зимнюю раму, а потом высадил и самое окно… Перекинув ногу через подоконник — вовсе не для того, чтобы тут же перекинуть и вторую ногу и удрать, — он высунул голову наружу и крикнул во весь голос:
— Будочник!.. Сюда!..
Сроли знал, что крики его напрасны, так как в этой части города даже тени будочника никто никогда не видал; исключение составляли те случаи, когда кто-нибудь из будочников заглядывал сюда ради темных своих делишек или для выполнения специального поручения городских начальников. Сроли все это знал, однако он позвал на помощь: во-первых, ничего другого ему не оставалось, а во-вторых, чутье подсказывало ему, что это единственное средство, способное остудить толпу.
Чутье не обмануло Сроли: толпа испугалась. Не видя и следа присутствия какого бы то ни было полицейского чина и даже не веря в возможность того, чтобы на зов Сроли кто-нибудь явился, толпа вдруг поверила в случайность: а вдруг на счастье Сроли как раз в эту минуту по улице проходил будочник и Сроли его позвал… Этого оказалось достаточно для того, чтобы толпа, в большинстве своем состоявшая из людей ни в чем не повинных и Иоиной не нанятых, вдруг поверила, что вот сейчас через окно или через дверь войдет человек в мундире, блюститель порядка. А иметь дело с кем-нибудь из этих людей никто не пожелал, и толпа начала откатываться к выходу так же стремительно, как раньше пыталась проникнуть в дом, чтобы завоевать там свободное пространство.
В комнате осталось лишь несколько человек из наемников Иоины, а также сам Иоина, но их боевой дух упал. Эти люди в телогрейках тоже стали жаться к стенам и пятиться к выходу, цедя сквозь зубы угрозы: ничего, мол, попадутся они (то есть приверженцы Лузи) в темном переулке, тогда уж и получат вдосталь; лучше в другой раз, нежели сейчас… Словом, от их боевой готовности не осталось ничего: им помешали.
Оказавшись на улице, люди поняли, что никакой опасности им не угрожает, однако они не захотели начинать предприятие сызнова и ограничились угрозами в адрес Сроли, который все еще сидел на подоконнике, высунувшись в окно. Похоже, затевать какие бы то ни было истории с таким человеком не имело смысла: если он мог выставить зимой двойную раму и звать на помощь, то кто поручится, что в другой раз он не побежит и не приведет эту помощь с другой улицы? Толпа разошлась, пообещав, однако, наведаться снова, так что пусть жители этого дома не сомневаются, что рано или поздно с ними рассчитаются и что их выходки даром не пройдут.
Сроли слез с подоконника, привел в порядок внешнюю раму, вставил обратно внутреннюю, потом подошел к Авраму, который все еще сторожил у дверей комнаты Лузи и до сих пор не вышел из состояния оцепенения, и освободил его от обязанностей охранника. Затем Сроли направился к Лузи и, увидав его растерянность, без предисловий и вступлений, так как и сам был достаточно взволнован, сказал:
— Как видите, я был прав, когда говорил, что город не станет молчать и что жители задумали недоброе. Да будет вам известно, что все случившееся — это лишь присказка, первая попытка, начало, и на сей раз нам повезло. Но наши противники, разумеется, оружия не сложили, и за подобным промахом последует более удачный выстрел. А кончиться это может позором, вас вывезут из города весьма торжественно — на мусорной телеге, как это делают с людьми, которых здесь не терпят. Как вы думаете, Лузи, не прав ли я был, когда говорил, предупреждал, требовал, чтобы вы как можно скорее покинули город?
— Да, — растерянно глядя на Сроли, ответил Лузи, едва придя в себя от пережитого потрясения. — Согласен…
VIII
Сроли Гол собирается в дорогу
Теперь по вечерам Сроли Гол возился со своей торбой, которую брал с собой всегда, когда в летнее время покидал город. Торбу он достал из какого-то дальнего угла, где она долго лежала без употребления. Сроли осмотрел ее, смерил взглядом и, придя, очевидно, к заключению, что она не сможет вместить всего, чем он намерен ее заполнить, распорол ее, сделал вставку из куска полотна и таким образом увеличил размеры торбы. Затем он пришил к ней вторую лямку, чтобы торба, набитая вещами, удобно лежала на спине — до сих пор Сроли носил ее на одной лямке. Наконец торба была готова, и Сроли попробовал уложить в нее сначала свои вещи, необходимые в дороге, а затем вещи Лузи: талес и филактерии, кое-что из белья и субботнюю одежду. Он закинул торбу за спину, чтобы посмотреть, тяжелая она или легкая, удобно ее нести или нет. Убедившись, что все в порядке, Сроли успокоился, и на лице его появилось выражение довольства.
Теперь Сроли стал пропадать в городе по утрам, особенно — по воскресеньям и по средам, когда в городе были базары. В эти дни он появлялся на рыночных площадях, ходил, пристально вглядываясь в лица людей, словно пытался найти в толпе того, кто прибыл из небытия. Больше других его интересовали личности оборванные, шатающиеся без дела и даже не совсем нормальные…
И вот в одно утро он такого нашел: это был двадцатилетний православный парень в длинной до пят рясе, служивший в монастыре послушником и, видимо, только что вскочивший со школьной скамьи — либо он по какой-то причине бросил учебу, либо его выгнали из-за его дурости. Увидав этого человека, Сроли устремился к нему, и тот, видно, сразу ему понравился. Сроли тут же предложил ему что-то и велел следовать туда, куда он, Сроли, укажет.
Сроли шагал впереди, а за ним шел православный парень с небольшим узелком в руках — наверное, содержавшим все имущество, с которым монастырь выпроводил его в большой свет. Сроли определил этого парня сторожем и привел его к дому Мойше Машбера.
Сроли не проводил его к хозяевам дома договариваться об условиях, но оставил во дворе, возле Михалкиной сторожки, а сам отправился к детям Мойше Машбера. Встретив старшую дочь, он сказал ей:
— Я привел сторожа. Он пригодится вам и для другой работы.
Юдис молча согласилась; она одобрила бы все, что предложит Сроли, поскольку знала, что он имел право распоряжаться в доме так, как ему угодно, и что он по доброй воле от этого права отказался.
Сроли, прежде чем привести этого парня, несколько раз — то утром, то днем — наведывался во двор Мойше Машбера. Он ничего там не делал, не заходил в дом, ничего не предлагал. Никто не спрашивал, что ему нужно, чего он хочет, да и сам он не считал нужным объяснять цель своего прихода. Но теперь, после неоднократных посещений двора, Сроли счел необходимым зайти в дом и доложить, что он привел сторожа.
Сообщение это было воспринято не как приказ и не как совет, который принимают с благодарностью, — оно было встречено довольно холодно и равнодушно, так как всем, особенно дочери Мойше Машбера, хозяйственные дела были безразличны: с тех пор как скончался Михалка, Юдис и в голову не приходило заменить его кем-нибудь… Обходились без него — так же, как обходились с одной прислугой, да и для нее работы не хватало.
Теперь, когда в дом привели еще одного человека, никто ему не обрадовался… И все же он остался, Сроли его нанял и привел сюда. Для чего? Возможно, в Сроли дрогнула хозяйственная жилка, когда он увидел запущенный двор — не подметенный, не убранный — и сад, который летом останется без присмотра. А возможно, это был лишь каприз Сроли: наверное, парень ему чем-то понравился и, глядя на него, таскающегося по базару в потертом плюшевом клобуке зеленоватого цвета, Сроли решил, что эта облезлая
