Шмулик всегда был благодарен за такое гостеприимство, дававшее ему возможность подышать приличным воздухом, в котором он время от времени испытывал нужду. Порой Шмулику хотелось освободиться от «дел» и поручений, которые, без сомнения, ему осточертели; к тому же он знал, что такая работа не сулит особенных почестей ни на этом, ни на том свете.
Лузи и на этот раз, увидев Шмулика на пороге, молча, кивком пригласил его войти: пусть, мол, скажет, нужно ли ему что-нибудь, а если не нужно, пусть так посидит.
Шмулик вошел, сел на предложенный ему стул, а Лузи тем временем продолжал шагать по комнате от стены к стене, о чем-то размышляя и заложив руки за спину. Шмулик сидел и следил за Лузи, поворачивая голову то вправо, то влево. Наконец он устал вертеть головой, да и выпитое вино, видно, начало действовать: глаза его стали слипаться, голову клонило на грудь. Казалось, с минуты на минуту Шмулик уснет, как это частенько случалось с ним дома у Лузи. Однако на сей раз он сделал над собою усилие, одолел сонливость и обратился к Лузи, который все еще ходил по комнате.
— Дело в том, — начал он неожиданно, но, очевидно, обдумав еще в трезвом состоянии то, что скажет, — что я бы вам посоветовал, если бы вы меня спросили, как можно скорее покинуть город и больше здесь не оставаться. Вас ждут большие неприятности, — продолжал Шмулик. — Нет, хуже того, — сказал он и осекся, видимо не желая произнести нехорошее слово, поскольку рядом с ним находился Лузи. — Уже подбирают людей. Нанимают «бойцов» против вас… Вы представляете себе, что это значит? — заговорил Шмулик более свободно, давая понять, что произойдет нечто ужасное, если на Лузи нападут наемники… вроде него самого, с такими вот руками, как у него…
Шмулик сжал и показал кулак и, разглядывая это орудие своего ремесла, мысленно оценивал его размеры, мощь и силу удара, который он способен нанести.
— С таким предложением, — продолжал Шмулик, — ко мне уже обращались… Меня уговаривали, убеждали и обещали очень хорошую плату — задаток до того, как я возьмусь за дело, и, разумеется, приличную сумму после того, как я выполню требуемое. Положим… Черт бы взял ихнего батьку с прабатькой!.. — сорвалось у Шмулика ругательство, чего он в присутствии Лузи никогда себе не позволял. — Положим, не на такого напали. Не доживут они и не дождутся, что я соглашусь взяться за подобную пакость. Пусть у меня лучше руки отсохнут!
Да, — продолжал Шмулик, — со мной разговоры велись впустую. Но я не ручаюсь, что они не найдут других охотников, которые согласятся… А тогда я, при всем моем желании и как бы дороги вы мне ни были, ничем помочь не смогу. Те люди окажутся сильнее меня, их будет больше… Предупреждаю вас, ради Бога, если дорога вам жизнь — постарайтесь избежать грозящей вам опасности.
Опасность серьезная! — добавил он, и при этом его здоровый глаз был трезвым и ясным, как у всякого, кто желает уберечь друга от нависшей над ним угрозы.
Лузи слушал и все время недоверчиво поглядывал на Шмулика, желая уяснить себе, говорит ли тот с пьяных глаз или рассуждает трезво. Убедившись в том, что дело серьезно, Лузи собирался поблагодарить Шмулика и расспросить его о кое-каких подробностях. Но в тот момент, когда Лузи хотел заговорить, а Шмулик, сидевший против него на стуле, приготовился слушать, на пороге показался Сроли, вошедший из соседней комнаты. На лице у него было такое выражение, словно сообщение Шмулика было обращено не только к Лузи, но и к нему, Сроли, все слышавшему из-за стены. Тогда Лузи уже не стал говорить, так как вместо него слово взял Сроли, который обратился не к Шмулику, чтобы расспросить его еще о чем-то, а к Лузи.
— Я хочу знать, — сказал Сроли, не глядя на Шмулика, — поняли ли вы смысл слов, которые сейчас были к вам обращены, и думаете ли вы по-прежнему, что нож, висящий на волоске над вашей головой, так и останется чудом висеть… Я хочу знать, намерены ли вы и впредь испытывать Провидение, которое запрещает людям так вести себя и предписывает им в случае опасности предпринимать меры, требуемые здравым человеческим рассудком. Не лучше ли последовать данному вам совету и не медлить, не откладывать того, что давно уже вами решено?
— Да, — сказал задумчиво Лузи, и в его голосе чувствовалось раскаяние в том, что до сих пор он, пожалуй, чересчур легкомысленно относился к предупреждениям Сроли.
— Хорошо! — пробормотал Сроли, довольный тем, что посещение Шмулика имело успех. Возможно, Шмулик явился к Лузи по собственной своей инициативе, а возможно, не без тайного содействия Сроли.
На Шмулика Сроли не смотрел и сейчас, как не смотрел на него при входе в комнату, словно того здесь не было, и стула, на котором Шмулик сидел, тоже не было, и слова, которые он произнес только что, исходили бы не от него, а от стен. Сроли знал, что Шмулик сейчас спит, что после того, как он в хмельном состоянии сообщил Лузи все, что следовало сообщить, у него сил не хватит оставаться бодрствующим и он тут же уронит голову на грудь и уснет.
Так оно и было. У Шмулика не осталось больше ни мыслей, ни чувств; он не следил за тем, что происходило между Лузи и Сроли, и, уронив голову на грудь, уснул. Лишь время от времени он вскрикивал во сне или бормотал ругательства: «Не доживут, не дождутся… Надеялись натравить меня и переманить на свою сторону…»
Сроли, видя, что Шмулик спит и что Лузи собирается наконец выполнить то, что он до посещения Шмулика откладывал в долгий ящик, использовал этот момент раздумий и раскаяния Лузи и спросил его тихо:
— Стало быть, когда?..
— Когда вы, Сроли, захотите… За мной дело не станет, — ответил Лузи, передавая таким образом решение вопроса об уходе из города на усмотрение Сроли.
И хорошо, что он так решил, потому что время уже настало… Тут мы добавим еще несколько слов — не столько к самому повествованию, сколько ради лирического отступления.
Вечер, когда Шмулик пришел к Лузи, был уже по-настоящему весенним. Такие вечера следуют за первым веселым громом, когда земля раскрывается, или же предшествуют грому, который не сегодня-завтра грянет из разгулявшихся, всполошенных, молниеносно проносящихся, освежающих дождевых туч. Во всех домах уже были выставлены двойные рамы, у Лузи тоже. Шмулик долго сидел с опущенной головой, погруженный в сон. Потом он очнулся, испуганно осмотрелся по сторонам и понял, что ему пора уходить. Ни с кем не попрощавшись, он тихо вышел из комнаты Лузи.
Лузи остался один. Он подошел к раскрытому окну и стал вглядываться в высокое небо, усыпанное серебристыми крапинками звезд, кое-где отливавших золотом. В этот час расставания, под тихо мерцающим небесным сводом Лузи выглядел так, точно он совсем позабыл о недавнем предупреждении Шмулика, который говорил, что город собирается обойтись с ним, с Лузи, необыкновенно безжалостно. Глядя на Лузи, стоявшего у окна и обратившего взор в далекую весеннюю ночь, можно было догадаться, что принятое им решение покинуть город не является следствием разлада с жителями и не объясняется чувством страха. Причина, побудившая Лузи уйти из города, была совсем другого рода и состояла во врожденном его стремлении к далеким горизонтам, свойственном всем древним скитальцам, которых влекло в самые удивительные дали и которые не могли оставаться в тисках повседневного, привычного быта.
Можно поклясться, что сейчас, размышляя об этих скитальцах, Лузи думал и о своем деде, о котором в доме отца рассказывали, что он, преследуемый, однажды летним вечером исчез из дома. Ушел в домашних туфлях, даже не надев башмаки. Когда спохватились и обнаружили, что его нет, стали бегать по всему городу, пошли к реке, полагая, что с ним приключилось что-нибудь при купании. Но потом выяснилось, что поиски напрасны. Заслуживающие доверия люди сообщили, что деда видели сначала в Подолии, потом в Молдавии и в Валахии и, наконец, в Стамбуле, одетого наполовину по-еврейски, наполовину по-турецки — так одевались все, кто принадлежал к его общине.
Лузи знал, что поведение деда ни в коем случае нельзя одобрять, и тем не менее при мысли о деде он, кажется, испытывал теплые чувства. Дед заслуживал уважения хотя бы потому, что смог порвать со своим домом, с женой и детьми, уйти из города, покинуть насиженное место и отправиться в домашних туфлях в неведомые дали. Стоя у окна под весенним небом и размышляя о скитальцах, Лузи видел среди них и своего деда, который, наверное, прежде чем принять решение, стоял, как и он, Лузи, у ночного окна, устремив взор к далеким горизонтам.
Да, Лузи уже принял решение и стоял в своей комнате у окна. Сроли в это время сидел в смежной комнате и, зная, что Лузи сейчас тихо отчитывается перед звездами, оставил его одного и не мешал ему. А
