несколько раз в день.
Жюль Энен, очарованный, наблюдал за этой сценой с бокалом шампанского в руке. Это он подарил ей птицу, которую приобрел семь лет назад, в 1878 году, на последней международной выставке: попугай служил частью декора в одном из павильонов, посвященных Черной Африке. Он не был предназначен для продажи, но Жюль Энен, хороший коммерсант, знал, что продается все. Попугай был очень уместен на выставке, в тропической оранжерее — его присутствие подчеркивало экзотический колорит павильона. Но когда выставка закончится, в нем уже не будет особой необходимости. Значит, надо просто подождать.
Он купил попугая не для Марселины — тогда он еще не был с ней знаком. Но со временем Эктор ему надоел, и он решил убить двух зайцев сразу — избавиться от попугая и сделать Марселине сюрприз. В один прекрасный день он предстал перед ней с клеткой, где сидел попугай, и с ворохом разнообразного «приданого». Ее радость, излившаяся в потоке восторженных восклицаний, полностью компенсировала в его глазах собственную дорогостоящую прихоть, а спектакль, который она разыгрывала с попугаем изо дня в день, окончательно оправдал расходы. Это стало одним из любимых развлечений Жюля: Марселина придавала своим маневрам с попугаем эротический оттенок, словно бы то, чего он от нее ждал и в чем она ему игриво отказывала, было связано с удовлетворением любовного желания. Наконец она приоткрывала губы и показывала Эктору зажатое в зубах ядрышко земляного ореха. Жюль наблюдал за этой сценой влажным пристальным взглядом, чувствуя приятное покалывание в области паха. Марселина же притворялась, что не замечает присутствия мужчины и того воздействия, которое оказывает на него увиденное, и лишь изредка, украдкой, посматривала на него смеющимися глазами.
В первый раз Эктор оказался чересчур жадным и оцарапал ей верхнюю губу. Марселина отшатнулась с легким очаровательным вскриком. На губе показалась тонкая, как ниточка, струйка крови. Встав перед зеркалом, висевшим над камином, Марселина осмотрела царапину, затем быстро слизнула кровь подвижным острым язычком. Жюль, наблюдая за ней, чувствовал, как в паху разливается жар, предшествующий эрекции. Заметив в зеркале ее взгляд, он понял, что она прекрасно знает, какой эффект произвело на него это зрелище.
Но вместо того чтобы усесться Жюлю на колени, как сделала бы на ее месте всякая другая женщина, Марселина вернулась к попугаю и слегка побранила его: нет, она на него не сердится, просто воспитывает. К счастью, Эктор не сумел схватить орех, который она удержала в зубах; таким образом, он с самого начала понял, что нужно действовать осторожнее. Вскоре у них сложился своеобразный ритуал, который мог бы показаться многим посторонним наблюдателям довольно неприятным.
Кончиком языка она слегка подтолкнула орех вперед, и он почти полностью показался между ее влажных губ. Молниеносным движением попугай схватил свою награду, слегка чиркнув кончиком клюва по зубам Марселины, которая в притворном гневе всплеснула руками.
— Нальешь мне шампанского? — сказала она, не отрывая взгляд от Эктора, который спорхнул со своей жердочки и уселся на стол из красного дерева, чтобы без помех очистить орех от скорлупы.
Жюль Энен взял бутылку из ведерка со льдом, наполнил бокал Марселины и протянул его ей. Пристальное внимание, которое она уделяла попугаю, казалось ему все же слегка избыточным, словно бы отнятым у него самого. Эта чересчур явная демонстрация независимости не вызывала у него раздражения — он в любой момент мог сильнее натянуть поводья. Но все же это не то, чего обычно ждешь за свои деньги… Ждешь любви — или хотя бы ее правдоподобной иллюзии. Именно такая иллюзия лежала в основе их молчаливой сделки.
С помощью когтей, покрытых серой, слегка потрескавшейся кожей, Эктор лущил арахис — одно удовольствие было смотреть, как ловко он действует. Когда попугай покончил с орехом, Обскура наконец соизволила приблизиться к Жюлю Энену:
— Как твоя торговля?
Ей совершенно не о чем было с ним говорить, но о такой чудесной квартирке, где он ее поселил, она раньше и мечтать не могла. Однако ради чего он это сделал? Просто ради удовольствия на нее смотреть? Сверх того он не слишком много требовал. Она знала таких типов, насмотрелась на них еще у мамаши Брабант. Это были не самые худшие и не самые отвратительные из клиентов. Они, словно холоднокровные животные, смотрели на нее пристальным немигающим взглядом, почти не разговаривали и, как правило, этим и ограничивались. Иногда она находила это даже умиротворяющим, хотя под маской внешней любезности скрывала легкое презрение к клиенту. Но иногда в подобных ситуациях она чувствовала себя униженной — что же, она не способна вызвать никакого желания?! — и после готова была броситься на шею очередному клиенту, который без всяких экивоков, молча или бормоча какие-то сальности, напролом шел к цели.
Жюль Энен настолько полюбил за ней наблюдать, что наконец решил заполучить ее для себя одного. Он забрал ее из публичного дома и поселил здесь, на улице Сухого дерева.
В сущности, она лишь сменила одну клетку на другую. И хотя она ни за что на свете не вернулась бы обратно, ей недоставало компании других девушек — Миньоны, с которой она виделась лишь изредка, и всех остальных, с которыми прежде она целыми днями ссорилась, мирилась, болтала, обсуждая клиентов и обмениваясь всевозможными полезными советами и уловками, пила или играла в карты.
Сейчас она была владычицей своего небольшого королевства, состоявшего из трех прелестно обставленных комнат, — но, увы, владычицей номинальной: ничто здесь ей не принадлежало. Жюль Энен потакал всем ее капризам — например, подарил ей вот это чудесное мозаичное панно, изображающее схватку гиацинтового попугая ара с белоснежным какаду на фоне джунглей, и красивую скатерть, на которой изображены были уж, глотающий саламандру, жаба, лесная мышь, трава и цветы, — и вообще устроил роскошную жизнь для нее, но, несмотря на это, она чувствовала себя отчаянно одинокой.
Иногда ее природный оптимизм брал верх, и она говорила себе, что это всего лишь очередной жизненный этап, что рано или поздно Жюль позволит ей уходить и приходить по своему желанию и встречаться с кем захочется — надо только подождать. Вместе с тем она понимала, что этот человек себе на уме и на самом деле куда менее податлив, чем можно предположить при виде его добродушной наружности.
Конечно, она была еще слишком юной, когда холодность и суровое обхождение родителей толкнули ее в объятия человека, который с первого взгляда показался ей прекрасным принцем, но на самом деле был авантюристом с весьма ограниченными представлениями о порядочности. Потеряв невинность, а вскоре после того пережив внезапное исчезновение своего кавалера, она не стала ничего и никого оплакивать и предпочла посмеяться над всей этой историей. Конечно, она некоторое время страдала от внезапного удара, но недолго злилась на этого человека. Да и как она могла — ведь он был ее первой любовью. Во всяком случае, после пережитого она не ожесточилась. Она поняла, что, вопреки всему, чему ее учили дома, жизнь может быть и чем-то другим, а не только непрерывным выполнением тех или иных обязанностей. Однако дом ее детства отныне был для нее закрыт. Поступив наперекор воле родителей, она сама закрыла его дверь за собой. Но, в конце концов, это было не так уж плохо: мысль о том, что ей придется проводить день за днем рядом со стареющими родителями в их кондитерской лавке в Туре, всегда внушала ей ужас. Итак, она собрала вещи и отправилась в Париж. Там у нее появились другие мужчины — всех типов и возрастов. Ее золотистые глаза, живость и беззаботность действовали на них неотразимо. В каждом из них она ценила разные качества: умение жить с ощущением непрерывного праздника, чувство юмора или ироническую язвительность, любезность или грубоватость, пристрастие к комфорту, фантазию, деньги, в конце концов, если не было ничего другого. Она меняла мужчин все чаще, порой заводила нового любовника, еще не расставшись с прежним, — и эта бесконечная круговерть ее не страшила. Ей казалось, что так и должно быть. Она чувствовала себя эквилибристкой, идущей по тонкой проволоке, не оглядываясь назад. Впереди у нее была целая жизнь.
Но однажды она все же оступилась. Заведение мамаши Брабант, с его фальшивым внешним великолепием, показалось ей надежным пристанищем или, по крайней мере, наилучшим из возможных вариантов. Со свойственной ей беззаботностью и манерой никогда особенно не беспокоиться ни о себе, ни о ком или о чем бы то ни было, она решила, что, войдя в эту дверь, она лишь еще больше ускорит бурный круговорот, в котором проходит ее жизнь, и в то же время уже не так сильно будет зависеть от мужчин. Но тогда она еще не знала, что ярмо, навешанное на нее мамашей Брабант, будет самым тяжким грузом из всех, какие ей до сих пор приходилось выносить. Впервые она столкнулась с подобной алчностью. Именно во время работы у мамаши Брабант она впервые задумалась о будущем.
