возражения.
— Ты какой-то напряженный. Что-то случилось?
— Нет, ничего. Просто я тебя не ждал…
— Не забудь о негритянке. У нас всего одна ночь.
— Одна ночь? А что такое?
— После я ни за что не отвечаю.
— Полиция?
— Пока еще нет, — ответил Люсьен Фавр, больше ничего не уточняя.
Его брат пристально взглянул на Обскуру, потом с серьезным видом кивнул.
— Да кто вы, в конце концов?
Об обращении на «ты» больше не могло быть и речи. Дрожа, Обскура смотрела на своего спутника. Он указал ей на герб над камином, в котором можно было сжигать целые стволы. На бронзовой пластине были вырезаны мастерок, кузнечные мехи и снопы пшеницы. Она по-прежнему ничего не понимала. Усач приблизился и протянул ей руку. Ей захотелось вцепиться в Жюля Энена, но тот уже отошел.
— Следуйте за ним, — сказал он, не глядя на нее. — Он вами займется.
Внезапно она осознала, что он уже второй раз называет ее на «вы» — очевидно, в ответ на ее собственное обращение, — и это открытие заставило ее похолодеть. Усач улыбнулся ей широкой улыбкой, обнажив изуродованную, изъязвленную верхнюю десну. Что же делать? Бежать? Но куда? И потом, на улице собаки… Она даже не знала, что этим двоим нужно от нее, и не хотела знать, поскольку на память ей опять пришли слова доктора Корбеля.
Жан Корбель… В первый раз, когда она его увидела, ей захотелось уцепиться за него, как за якорь спасения. Молодой мужчина казался таким невинным, почти святым… Но у нее не хватило духа остаться с ним. Простой медик без гроша в кармане… И потом, у него уже была своя жизнь, другая женщина… Да и что бы она с ним делала?..
Но, по крайней мере, она могла бы его выслушать… Хотя разве она не предчувствовала всю жизнь, что не доживет до старости?
Обскура внезапно побледнела, что придало ее лицу захватывающую красоту обреченности, и стала подниматься по массивной парадной лестнице вслед за своим палачом — медленно, словно шла на эшафот.
Глава 40
Габриэль Корбель неподвижно сидел за большим верстаком в глубине мастерской. Лишь его руки, лежащие на деревянной столешнице, слегка дрожали. Еще никогда прежде Жан не видел его таким, но теперь понимал, что исчезновение Сибиллы его совершенно уничтожило. Через двадцать лет после смерти жены его невестка словно бы восполнила ее отсутствие, помогая ему каждый день в мастерской или в магазине и внося оживление в его жизнь. Но теперь Жан опасался, что это никогда уже не возобновится. Дряхлый, согбенный, отец его казался собственной тенью, и Жан, свидетель этого крушения, был в отчаянии от своего бессилия и чувства вины: он понимал, что сам вызвал катастрофу, разрушившую его привычную вселенную. К мучительной тревоге за жизнь Сибиллы добавилась скорбь, вызванная нынешним состоянием отца.
Жан не мог оставаться один в своей квартире, дожидаясь возвращения Анжа. Он злился на себя, что не помешал мальчику в его рискованном предприятии. Мысль о том, что спасение Сибиллы может зависеть от такого юного существа, была ему невыносима — не говоря уже о том, что теперь его тревога удвоилась.
Несмотря на поздний час, они не опускали стальные жалюзи над витриной. Силуэт Лувра на противоположном берегу Сены все еще был заметен на фоне потемневшего неба. Редкие прохожие порой заглядывали в окно, удивленные тем, что в магазине красок по-прежнему горит свет. Но, лишь на секунду задержавшись, они шли дальше. Каждый раз при виде очередной тени Жан вздрагивал, надеясь, что это один из тех, кого он ждет, но каждый раз надежда оказывалась тщетной. Однако он продолжал ждать новостей от Жерара и Анжа, испытывая страх за ребенка, который мог угодить в руки преступника, и терзаясь неизвестностью, поскольку не мог даже предположить, куда его увезли.
В половине одиннадцатого Габриэль поднялся и ушел к себе. Жан остался один в этом месте, которое было знакомо ему до самых укромных уголков, но в этот вечер казалось абсолютно чуждым. Да и где он мог почувствовать себя как дома в нынешнем состоянии? У себя в кабинете? Но принимать пациентов сейчас было выше его сил.
Наконец, в одиннадцать вечера, на пороге показался массивный силуэт Жерара. Жан бросился навстречу другу, запыхавшемуся от быстрой ходьбы.
— Я так и думал, что найду тебя здесь.
— Ну что? — поторопил его Жан.
— Она во всем созналась. Она знала с самого начала. Она сказала мне, что ее сын нарисовал репродукцию «Завтрака на траве», используя вместо натурщицы труп!
— Кто
— Его мать, Нелли Фавр, моя пациентка. Она пыталась его обелить. Стоило мне лишь упомянуть о ее портрете работы Мане, и я услышал целый поток откровений!
— А что Бланш?
— Когда я рассказал ему о моем визите к Фавру, я думал, он меня вышвырнет, но в конце концов он все же дослушал меня до конца. Предсмертная фотография отца на столе Фавра и слова его матери произвели нужный эффект. Он прямо-таки разрывался между амбициями и страхом скандала, но в конце концов амбиции взяли верх. Думаю, его порадовала мысль о том, что он сможет изучать у себя в клинике столь любопытного и к тому же занимающего высокое общественное положение пациента, как Люсьен Фавр.
— Тогда нам надо действовать. Оставайся здесь и жди Анжа, пока я схожу за полицией. Без него мы не узнаем, куда поехал Фавр.
— Так где же он? — с беспокойством спросил Жерар, оглядывая магазин, словно ожидал, что Анж сейчас выйдет из какого-нибудь шкафа.
Жан рассказал ему, что произошло. Он буквально воочию увидел ребенка, скорчившегося на багажной платформе экипажа, который сворачивает за угол, и не смог сдержать дрожи. Он злился на себя все больше и больше, но на время отогнал эти бесполезные терзания и торопливо вышел в ночь. Почти бегом направляясь к острову Ситэ, Жан пытался немного успокоиться, поскольку ему вскоре предстояло снова появиться перед инспектором Нозю, для которого он оставался подозреваемым. Однако он надеялся, что новые сведения заставят инспектора изменить отношение ко всему происходящему.
Громкий пронзительный свист заглушил стук колес по рельсам. По прошествии нескольких секунд поезд снова засвистел. Анж растерянно оглядывал тесное пространство между двумя вагонами, в котором находился. Вместо ночного пейзажа сбоку тянулась высокая каменная стена. Поезд подъезжал к вокзалу. Внизу поблескивали продольные металлические полосы — это были параллельные железнодорожные пути, тянувшиеся вдоль соседней платформы. Стук колес, который убаюкивал Анжа от самого Санлиса, где ему посчастливилось никем не замеченным пробраться на вокзал и затаиться между двумя вагонами, начинал стихать. Никогда раньше Анж не ездил на поезде, только иногда наблюдал за поездами, выезжающими из вокзала или возвращающимися к нему. Сейчас мальчик застыл от страха, но выбора не было, кроме как оставаться на месте. На мгновение ему показалось, что он лишится жизни, что железный монстр его расплющит.
Но никогда еще он не чувствовал себя ближе к гибели, чем совсем недавно, когда кучер зажал ему рукой рот. В течение нескольких секунд Анж был уверен, что ему конец, но тут кучер убрал руку и негромко велел ему убираться ко всем чертям. Дважды повторять не пришлось: Анж соскочил с багажной платформы и опрометью помчался к деревьям. Через некоторое время до него донесся скрип закрывающихся ворот и
